Бус Таркинтон - ПЕНРОД-СЫЩИК

Потом, руководствуясь чувством собственного достоинства, он решил обойти дом с другой стороны. Но не успел он повернуть, как развеселившийся щенок прыгнул на него и повалил наземь. Герцог изрек проклятье, адресованное всем щенкам на свете. Недвусмысленно заявив, что он – пес солидный и шутить не собирается, он предупредил, что трогать его больше не стоит. Какое-то мгновение щенок почтительно слушал разглагольствования старого пса, однако потом, видимо решив, что тот шутит, снова разыгрался. Он еще и еще раз наваливался всей тяжестью на Герцога и опрокидывал его. В словах и делах Герцога начала явно проявляться ярость. Но он не мог ничего сделать. Развеселившийся щенок явно подавлял его физической силой. Не успевал Герцог встать, как щенок валил его вновь. Когда же он лежал на спине, яростно щелкая зубами и размахивая лапами, нетактичный щенок изо всех сил упирался ему своими толстыми лапами к живот. Иногда, разыгравшись, он наступал ему даже на физиономию. Обуздать разбушевавшегося юнца Герцог был не в силах. В равной мере можно было ждать от преклонных лет джентльмена, что он сумеет объездить молодого горячего жеребца. Как известно, Герцог был поклонником тихой, размеренной жизни. И вот, какой-то нахальный юнец посягнул на его священное право.

Что касается обоих мальчиков, то жизнерадостность щенка их совершенно очаровала. Даже Пенрод, который поначалу только и думал, как бы умалить достоинства щенка, теперь напрочь забыл о своем предубеждении. Щенок вел себя с таким обаянием, что к нему попросту невозможно было испытывать ничего, кроме симпатии. К тому же каждый нормальный мальчик обожает щенят. И Пенроду вдруг ужасно захотелось, чтобы этот замечательный щенок стал его щенком. И он посетовал на несправедливость судьбы, по прихоти которой не его дяде принадлежала ферма, где работал Джон Кармайкл.

– Да, это хорошая собака, Сэм, – сказал он, продолжая следить за выходками щенка. – Я думаю, ты прав. В нем есть порода. Ну, может, у него не так много, как у Герцога, но все равно, у него много породы. А как ты его назвал?

– Джон Кармайкл.

– Это ты напрасно. Ему надо бы придумать настоящее, хорошее имя. Ну, там Фрэнк или Уолтер.

– Нет, сэр, – твердо заявил Сэм. – Я назвал его Джоном Кармайклом. Я обещал это самому Джону Кармайклу.

– Ну, это твое дело, – обиженно сказал Пенрод, – вечно тебе все надо сделать по-своему.

– А ты считаешь, я даже со своей собственной собакой не могу поступить по-своему? – возмутился Сэм. – Я что, у тебя разрешения должен спрашивать?

– Да делай, что хочешь, – сказал Пенрод. – Когда ты будешь с ним разговаривать, можешь называть его Джоном Кармайклом. А когда с ним буду разговаривать я, я буду называть его Уолтером.

– Если хочешь, можешь называть, – согласился Сэм, – но это все равно будет не его имя.

– Нет, когда я с ним буду разговаривать, его имя будет Уолтер!

– Не будет!

– Почему не будет? Объясни!

– Потому что он будет Джоном Кармайклом! И кто бы с ним ни заговорил, он все равно останется Джоном Кармайклом, – объяснил Сэм.

– Это ты так считаешь, – сказал Пенрод. И уверенно добавил: – Каждый раз, как я обращусь к нему хоть с одним словом, он у меня будет Уолтером!

Сэм был растерян. Это был какой-то запутанный спор, и он не мог сообразить, как бы похлеще ответить Пенроду.

– Нет, не будет, – снова возразил он. – Значит, ты считаешь, что имя Герцога тоже может быть Уолтер, когда ты с ним будешь говорить, а потом он опять станет Герцогом, а кем же он будет все остальное время, когда ни ты, ни кто-нибудь другой с ним не будет говорить? А?

– Что-что?

– Я говорю, представь себе, что Герцога зовут Уолтер…

Тут Сэм остановился. Он сам запутался в своих аргументах, и почувствовал, что больше не сможет их воспроизвести.

– Чего ты там нес? – не отставал Пенрод.

– Я тебе сказал, что его зовут Джон Кармайкл, и все! – отрезал Сэм. – Джон, ко мне!

– Уолтер, ко мне! – тут же закричал Пенрод.

– Джон, Джон Кармайкл, ко мне!

– Уолтер! Иди сюда, мой хороший Уолтер!

– Уолтер!

– Джон! Мой хороший Джон!

Но щенок не обращал внимания ни на того, ни на другого «крестного отца». Он как ни в чем не бывало продолжал заигрывать с Герцогом, и настроение последнего стало меняться. Раздражение его унялось, и мало-помалу забавы щенка пробудили в нем воспоминания о собственном детстве. Ах, это было беззаботное время и, вспомнив беготню, веселые игры и другие прелести щенячества, Герцог с грустью подумал, что всего этого уже никогда не вернуть. И вот он стал все больше смягчаться, а потом, словно сам того не замечая, начал отвечать на заигрывания щенка. Теперь уже Герцог урчал не свирепо, а как-то даже насмешливо. Он сам лег на спину и, урча, начал лязгать зубами, но и это отныне было всего лишь веселым притворством, и он изо всех сил показывал щенку, как ему весело. Словом, кончилось тем, что Герцог и Уолтер-Джон Кармайкл подружились.

Принцип «скажи мне, кто твои друзья и я скажу тебе, кто ты!» распространяется на собак ничуть не меньше, чем на людей. Хозяева иногда поражаются, почему у их старой, испытанной собаки вдруг резко изменился характер? А удивляться нечего. Пусть они узнают, с кем их собака общалась в последнее время, и им все сразу станет понятно. Причем тут существуют две разновидности: порой характер собаки меняется необратимо, а иногда это лишь временное явление. В последнем случае собака может обрести прежний характер. Это будет означать, что влияние внешнего мира прекратилось, и посторонняя собака ушла восвояси. Можно допустить и такое, что собака, у которой изменился характер, в результате поняла: новая манера поведения не оправдывает себя. Словом, как бы там ни было, очевидно одно: если собака сбивается с пути праведного на старости лет, в этом, по большей части, виновата другая собака, гораздо более юного возраста.

Уолтер-Джон Кармайкл полностью доказал свое легкомыслие. Увидев низко летевшего воробья, он моментально забыл о Герцоге и погнался за птицей. Воробей уселся на дерево, а щенок продолжат бегать по траве, пребывая в полной уверенности, что все еще преследует птицу. Герцог выписал по земле восьмерку, догнал Уолтера-Джона и повалил его. Открыв, что, оказывается, и он может это сделать, Герцог начал снова и снова сшибать Уолтера-Джона. Не успевал тот подняться на ноги, как Герцог опять налетал на него. Наивная жизнерадостность щенка затронула в Герцоге какие-то чувствительные струны, и он начал впадать в детство. Разумеется, он был далек от того, чтобы обдумывать свое поведение. Дальнейшие события доказали, что действия его были исключительно импульсивны, и, отдавшись во власть сиюминутных влияний, он не удосужился поразмыслить о будущем. Сейчас Герцог был целиком и полностью во власти эмоций: он почувствовал себя щенком и начал вести себя соответственно.