Глория Му - Детская книга для девочек

– Шестнадцать рублей и сорок восемь копеек, – доложил он, – никто не лодырничал. Больше всех Хива принес – два рубля.

– Шешнадцать рубликов, – старуха поцокала языком, – совсем ожадился народ христианский, не жаль ему сироток. Два рубля – это ж курям на смех… Ладно, вечерять идите, сироты мои горькие, детишки бессчасные…

Мальчики в то же мгновение облепили стол, Щур развязал узел – там оказался котелок, из которого так несло помоями, что Гелю затошнило.

– Не желаете угоститься с нами, барышня моя золотенькая? – издевательски пропела старуха.

«Да она нарочно меня пугает, – догадалась девочка. – А вот фиг, не поддамся!»

Спокойно ответила:

– Нет, благодарю вас. Пожалуй, мне пора. До свидания, мальчики, – и, немножко гордясь собой, пошла к выходу.

Ее геройства перед лицом, вернее, ужасной мордой, этой старой ведьмы никто не оценил – мальчишки, стуча ложками, жадно пожирали неаппетитное варево из котелка.

Кроме того, явился еще один побирушка, наверное, самый маленький и жалкий из всех.

Слепо налетев на Гелю и обойдя ее, как неодушевленный предмет, он, ступая на цыпочках, крался к столу, не сводя глаз с бабки.

– А, Рябушок, дитятко мое драгоценное, – проскрипела старуха. – Припозднился, касатик. Небось, больше всех собрал? Ну, неси, неси, порадуй меня, старую, и другим пусть наука будет.

Мальчик замер, и Геля услышала, как у него от страха стучат зубы. Щур корчил какие-то рожи, манил его к себе, но парнишка, как загипнотизированный, двинулся прямо к старухе. Щур выскочил, но перехватить мальчика не успел – тот дрожащей рукой высыпал несколько медяков перед самым носом кошмарной бабки.

– Куда ж ты суешься, бекас? Уйди, – Щур с досадой оттолкнул дрожащего Рябушка и сгреб мелочь со стола. – Сам посчитаю. Двугривенный, да пятак, да еще… Ого, рупь с полтиной…

Старуха злобно стукнула клюкой по полу:

– Не брехать мне! – И тут же голос снова зазмеился, зазвучал с тихой, лживой, жутенькой ласковостью: – Все-оо слышу, все-оо, у меня-то уши вострее, чем у вас глаза! Сколько там, Щур? Копеек сорок хоть наберется?

– Сорок пять, – упавшим голосом ответил парнишка.

Рябушок сглотнул, зубы застучали еще громче.

– Упреждала я вас, сиротки мои горькие, упреждала, псы неблагодарные, – ежели кто лодырничать будет и меньше рубля принесет, так пусть лучше сам в Москве-речке утопится? Упреждала? – С этими словами старуха, с неожиданным для ее возраста и тучности проворством, подскочила к Рябушку и наотмашь ударила своей ужасной клюкой. Мальчонка упал, пробовал уползти, но удары сыпались на него один за другим.

– Да что вы все с ума посходили – драться? – выкрикнула Геля и, бросившись к старухе, вцепилась в ее клюку. – Вы же его убьете, мерзкое чудовище! Он же совсем еще маленький мальчик, а вы его палкой – да как не стыдно, в конце концов!

Бабка попыталась вырвать у Гели свое жуткое орудие, но та не отпускала. Тогда старуха, ни слова не говоря, поднесла руку к лицу и сдвинула на лоб очки.

На Гелю уставились два абсолютно белых, лишенных зрачков, кошмарных глаза, подсвеченных красноватыми отблесками свечей.

Тут нервы у девочки все-таки сдали, и она с воплем бросилась прочь.

Вслед ей неслось мерзкое, визгливое хихиканье старухи.

Геля выскочила за дверь, налетела на стену, кинулась к лестнице, выкатилась из склизкой, душной тьмы на улицу и застыла. Воздух показался немыслимо чистым и свежим. Небо, не видное в темноте и тумане, моросило мелким бисером апрельского полудождя-полуснега.

– Аполлинария Васильевна! Ну, слава тебе, господи! – обрадовался извозчик, когда она забралась в коляску. – Любушка, пошла, милая, н-но!

– Стой! Да погоди ты, шут тебя дери! – из нехорошего дома выскочил Щур и бросился наперерез Любушке.

– Что ж ты делаешь, паразит? – засердился извозчик, но мальчишка примирительно сказал:

– Не серчай, дядя, дело у меня до барышни.

– Дело у него… Хватит с нее уже твоих делов…

Щур подбежал к Геле, ухватился за коляску:

– Барышня хорошая, не держите зла на бабку. Не любит она чужих. Не сильно-то много доброго от людей видала. И возьмите для извозчика вашего, – стал совать девочке мятый рубль. – Малышня побирается, а мне подачки без надобности. Берите. Я бабе Ясе не все отдал.

– Ты что, дурак? Совсем дурак? Думаешь, я возьму твои деньги? – устало спросила Геля. – Этим своим, маленьким, лучше отдай. Чтобы не били их, – тут ей пришлось изо всех сил зажмуриться – уж очень не хотелось плакать при этом заносчивом типе, наверняка ведь на смех поднимет, но слезы все равно потекли из-под плотно сомкнутых ресниц.

– Апполинария Васильевна! Не ревите, не надо, – голос Щура звучал без насмешки, и Геля решилась открыть глаза.

– Вот и ладно. Дождик льет, да вы еще в три ручья – чистый потоп. До самых костей сыростью пробирает, – мальчишка нарочито передернул плечами. – Так уж помилосердствуйте, барышня хорошая. Вытрите слезки. А то помру от простуды в молодых годах.

Геля невольно фыркнула, и Щур ей улыбнулся.

Был он похож на волчонка – желтоглазый, лобастый, с крепкими белыми зубами, открытыми в бесшабашной улыбке. Никакой угрозы в его присутствии Геля не чувствовала. Ага, волки тоже похожи на симпатичных собачек. А на самом деле – ужасные хищники, и вообще.

– Ты вот что, – сказала она строго, – ты послушай. Хочешь или нет, а я папе все равно скажу про Шкрябу, так и знай.

– Не надо. Не говорите, – понурился Щур.

– Скажу! Как ты не понимаешь, ведь травма серьезная, не какой-нибудь ушиб!

– Не говорите, – повторил парнишка, не поднимая глаз. – Сам скажу. Ежели ваш папаша прознает, что вы на Хитровке ошивались, все ухи вам обдерет.

– Ухи? Мне?! Папа?!! Вот дурак…

Щур быстро глянул на нее и снова потупился.

– Ладно, скажи сам, так даже лучше, – великодушно разрешила Геля, но тут же забеспокоилась: – А это ваше чудовище вдруг тебе не позволит?

– От бабы Яси помехи не будет, она с нами не ночует. Уходит. Осторожная больно. Потому как настрадалась, – объяснил он и добавил, насмешливо прищурившись: – Мальцы шепчутся, мол, на метле улетает, к черту на куличи…

Геля проигнорировала насмешку:

– Смотри, не обмани. Я все равно завтра утром все у папы выспрошу, и если…

– Сказал же – сам, – резко оборвал ее Щур.

Через десять минут, много через пятнадцать Гелю доставили к ярко освещенному парадному дома на Покровском бульваре.

– Добрый вечер, – кивнула дворнику, но тот вместо ответа вылупился так, словно у нее рога выросли.

Оглядела себя – ну, конечно. Пальто грязное, еще и в темных пятнах крови – испачкалась, пока Шкрябу туда-сюда таскали.

Поднялась на третий этаж, толкнула дверь – ура, не заперто! Может быть, удастся проскользнуть незамеченной.