Глория Му - Детская книга для девочек

– Эх! – азартно выкрикнул извозчик, хлопая себя по колену.

Мальчишка важно кивнул:

– Такой уж он, господин Рындин. Золотое сердце, святая доброта. Кажная хитровская собака ему за это уважение оказывает и сильно обожает. Никто до Аполлинарии Васильевны пальцем не коснется.

– Вона как! А собой он каков, доктор энтот? Богатырь? – с жадным интересом спросил извозчик.

– Не, собой не так чтоб видный, – ответил Щур с явным сожалением. – Ежели не знаючи глянуть, то чистый шпак – стекляшки-усишки-котелок. – И тут же строго добавил: – Но это видимость одна у него обнакновенная. А по сути – святой человек.

– В стекляшках да котелке? Дак я его сегодня возил! – обрадовался извозчик. – Святого человека! Говоришь, по кулачному делу он мастер?

– А то. Вот еще было…

Геля откашлялась и ядовито сказала:

– Прошу прощения, что прерываю столь увлекательную беседу. Но в коляске сидит раненый мальчик, которого хорошо бы отвезти домой. Вы, дяденька извозчик, согласны помочь?

Дядька сдвинул шляпу на нос, почесал затылок, махнул рукой:

– Что с вами делать? Поехали!

Сидели тесно, бедняжка Шкряба подвинулся, чтобы дать Геле место, и тут же сдавленно заскулил, задев Щура ушибленной рукой.

– Пустяки, ты на плечо мое обопрись, – сказала Геля. – Вот, у меня леденцы, хочешь?

Гадостным лакомством угостила не со зла, просто ничего другого не было. Но мальчик напихал конфет за щеку и зачавкал вроде бы даже с удовольствием.

Щур сидел, отвернувшись, спасибо и то не сказал. Подумаешь, очень надо, ха.

Геля тоже отвернулась – смотреть по сторонам куда интереснее.

Маросейка сплошь была забита магазинчиками, лавками и кофейнями. Вывесок разных – тьма. Тут тебе и «Элеонора» какая-то, и магазин хрустальной посуды Дютфуа, а в большом сером доме – книжная торговля И. Д. Сытина и К°. Геля усмехнулась, вспомнив вечную ругань на тему «Как реклама и вывески уродуют историческое лицо города».

Но главное-то чудо было впереди – за сквером с памятником героям Плевны возвышалась громадная белая стена.

Китайгородская! Ильинские ворота – настоящие, а не одно название, как в ее Москве, величественные, с шатровой башней. За ними виднелась большая церковь, тоже незнакомая, – надо будет обязательно сбегать, посмотреть.

Пока спускались по Лубянскому проезду, Геля изо всех сил старалась сидеть смирно, не подпрыгивать и не вертеться, чтобы не беспокоить Шкрябу, но волновалась ужасно. Только когда свернули к Солянке – выдохнула.

Вот он – home, sweet home [4] Дом, милый дом (англ.). . На месте, миленький, хорошенький домик ее дорогой!

И все оглядывалась на знакомые стены, пока не свернули в Подколокольный.

Это уже Хитровка? Или еще не Хитровка?» – не могла понять Геля.

Подколокольный, если сравнивать с ее Москвой, выглядел так даже и получше – дома не стояли в зеленых сетчатых паранджах, а то, что немножко ободранные, – так кого этим удивишь?

На самой площади, правда, особенно около угловой двухэтажки, бомжей было как на Курском вокзале и пахло тоже не очень, но кто бы стал поднимать столько шума из-за поездки на Курский вокзал? Вот тебе и страшная Хитровка, нет, подумать только!

Лошадка остановилась у дома, похожего на кусок пожухшего, несвежего торта – узкий его конец выходил прямо на площадь.

Щур выкатился из коляски, протянул руку Шкрябе:

– Давайте его сюда, Аполлинария Васильевна, и ехайте себе.

– Даже не надейся, я с вами пойду, – твердо ответила Геля. Она была полна решимости вызнать, где живут мальчишки. Кроме того, следовало осмотреть Шкрябу, чтобы понять, насколько серьезно он пострадал. Ну ладно – настояла из чистого упрямства. А чего он раскомандовался, Щур этот?

Поддерживая мальчика с двух сторон, вошли в дом, с трудом поднялись по темной лестнице. Чтобы не упасть, Геле пришлось хвататься свободной рукой за волглую стену. Щур же ничего, шел уверенно. К счастью, никого не встретили – девочке подумалось, что и обитатели этого дома должны быть склизкими и страшными, как тараканы.

Свернули налево, обогнули какой-то выступ, и Щур с силой пнул отсыревшую дверь.

Оказались в большой комнате с закопченным потолком, похожей, скорее, на склад, чем на человеческое жилье. Большую часть помещения занимали какие-то, как показалось Геле, грубо сработанные стеллажи, занавешенные с одного бока пыльной рогожей. На стеллажах, насколько она могла разглядеть, лежало заскорузлыми кучами грязное тряпье. Окон в комнате не было, в свободном углу стоял голый сосновый стол, окруженный старыми стульями и криво сколоченными табуретами. На столе – бутылка с воткнутой в нее оплывшей свечкой – и больше никакого света, так что остальные углы терялись во мраке.

Усадили раненого на табурет. Геля, отдуваясь, стащила грязные перчатки – они ужасно запылились, кроме того, Шкряба хватался за них липкими от леденцов ручонками.

Огляделась и вздрогнула – из куч тряпья на широких полках полезли дети. Дети!

Все – мальчишки, и все маленькие, не старше девяти лет.

Сгрудились вокруг, один, тонкошеий, обритый наголо, развязно спросил:

– Энто что за кралю ты привел, Щур?

Щур молниеносно, как кошка лапой, съездил ему по затылку:

– Язык придержи. Аполлинария Васильевна – дочка доктора нашего.

– Рындина? С полицейской части? – спросил другой, крепкий и весь квадратненький, как сундучок.

– Его. Шкрябу лошадью зашибло на Покровке, да так, что идти не мог. А она, вишь, выручила. На коляске довезла.

Детишки, все как один, выжидательно уставились на Гелю, и девочка, слегка оторопевшая от всего увиденного, опомнилась. Так, что она собиралась делать? Ах, да. Докторская дочка. Должна осмотреть раненого.

Подошла к Шкрябе, ласково сказала:

– Надо снять пальтишко. Я тебе помогу.

Мальчик безропотно поднялся, и Геля стала расстегивать ему пуговицы – короткого пальто? пиджака? тужурки? – не разберешь, такой ветхой и поношенной была одежка.

– Барышня, шли бы вы уже. Восвояси, – кислым голосом произнес Щур. – Доставили мальца, и будет с вас. Дальше мы сами.

– Света мало. Есть у вас еще свечи? – не обращая внимания на его слова, спросила Геля.

– Не баре, чай, по сто свечек жечь.

– Тогда посветите мне кто-нибудь. Вот ты, – обратилась она к квадратненькому.

– Ишь, и точно – чисто Василь Савельич командует, – покрутил головой тот, но послушался – поднес свечку поближе.

Щур молча нырнул куда-то в темноту, а вернулся, как ни странно, еще с двумя свечами.

Зажег от первой, сразу стало светлее.

Геля завернула рукав рубахи неопределенного цвета и похолодела – предплечье распухло, и при малейшей попытке дотронуться Шкряба еле сдерживал крик.