Камил Икрамов - Улица Оружейников

— Погибли в Августовских болотах. Оба, — сказал генерал и закашлялся.

Старый и молодой солдат с уважением поглядели на старика. Они знали о том, сколько русских солдат и офицеров погибло в знаменитых Августовских болотах, на западной границе России, в первый год империалистической воины.

Талиб посмотрел на фотографии генеральских сыновей. Они были молодые и красивые.

— Оружие есть? — сухо спросил Федор.

Талибу не понравилось, что тот так строго разговаривает со старичком, у которого оба сына погибли.

— Есть, — спокойно ответил старичок. — В диванной.

В другой небольшой комнате не было ничего, кроме двух диванов и двух огромных стенных ковров. На коврах висело всевозможное оружие: старинные ружья с очень длинными стволами и узкими прикладами, старинные пистолеты, сабли в кожаных и металлических ножнах, кинжалы, тесаки, кортики и даже алебарда.

— Ого! — сказал старый солдат. — Целый взвод можно вооружить.

— Оружие придется изъять, — сказал Федор.

— Очень жаль, — сказал генерал. — Но я ко всему готов. Прошу только учесть, что это коллекция старинного оружия, которую я собирал всю жизнь. Это не должно пропасть. Да, я совсем забыл: в кабинете в нижнем ящике лежат два современных пистолета. Я сейчас принесу.

Старичок очень проворно вышел и вернулся с наганом и браунингом. Без всякого сожаления он протянул их Пшеницыну. Тот передал их солдатам.

— Я бы хотел, чтобы на коллекцию была составлена опись, — довольно настойчиво заявил генерал. — Это мое право.

Федор посмотрел на солдат и сказал, что это займет много времени, а им надо спешить.

— И все-таки, — сказал генерал, — я позволил бы себе настаивать, господа большевики.

Федор достал из кармана лист бумаги и карандаш. Старичок стал диктовать.

— Первое, — начал он. — Пищаль стрелецкая времен Алексея Михайловича с кленовым ложем. Второе. Кремневое ружье дальнего боя, работа уральских мастеров…

Федор писал мелко и быстро. Генерал диктовал размеренно и четко.

— Пятое. Пара дуэльных пистолетов французской работы. Мастер Лепаж. Из таких пистолетов стрелялись во времена Пушкина. Это можно не писать… Особо прошу отметить клинок дамасский.

Старик снял со стены кривую саблю в дорогих, осыпанных самоцветными камнями ножнах и выдвинул клинок. Черная сталь и золотые волнистые узоры заиграли на свету.

— Это мой отец делал, — тихо сказал Федору Талиб. — Мой отец…

— Что? — переспросил генерал. — Нет, дорогой, это старинный клинок настоящей дамасской стали. Сварной булат. Здесь есть клеймо мастера и на нем слово «Дамаск». Если бы твой отец, мальчик, мог делать такие вещи, он стал бы самым богатым человеком в Ташкенте. Сейчас есть подделки — в основном германского происхождения, Золинген и Клингенталь; но это настоящий Дамаск. Полюбуйтесь.

Федор взял клинок в руки и сказал Талибу:

— Как металлист, говорю тебе, это старинная штука. Ей цены нет. Тысяча рублей ей цена.

— Простите, я заплатил две тысячи триста, — заметил генерал. — И не переплатил. Но пойдем далее. Какой там номер?

— Шестой, — ответил Федор Пшеницын.

— Шестое, — продолжал генерал. — Алебарда парадная, Франция, шестнадцатый век. Седьмое…

Оружие снимали со стен и клали на пол. Когда дошли до двадцать восьмого, последнего номера, старый солдат сказал:

— Тут же десять пудов будет, как их тащить?

Действительно, оружия набралось много, и вряд ли они могли бы унести все. Федор посмотрел на это оружие, на солдат, на старого генерала и сказал так:

— Есть два предложения. Первое — унести с собой оружие, оставив в доме опись. И второе — унести с собой опись и письменное поручительство генерала Бекасова, что он обязуется хранить эту коллекцию как народное достояние…

— Простите… — Генерал с саркастической улыбкой развел руками. — С каких пор моя личная коллекция стала народным достоянием?

— С этого момента, ваше высокопревосходительство, или как вас там величали, — рассердился Федор. Он хотел, как лучше, а тут… — Неужели не ясно?

Улыбка сошла с генеральского лица. Он потер лысину двумя пальцами, и лицо его стало сердитым и надменным.

— Может быть, вы объясните несознательному генералу, что значит народное достояние и что значит народ?

— Народ — это он, он, я и вот он, — сказал сурово Федор, последовательно указывая на старого и молодого солдата, на себя и на смущенно стоявшего Талиба. — Но не вы!

— Благодарю вас, — заволновался генерал. — Значит, это будет принадлежать тебе, мальчик. Ты народ?

Талиб молчал. Он понимал, что дело сейчас совсем не в нем, и не знал, как ответить.

— Значит, это все теперь твое? — не отставал генерал.

Талиб с деланным равнодушием поглядел в окно.

— Вот видите, господин большевик, народ безмолвствует, — подпрыгивая на месте, сказал генерал Федору.

— Не надо, папа, — раздался из-за спины генерала голос невестки. — Ты не прав. Пусть они забирают, что положено. Революция.

Федор опять посмотрел на груду оружия, на солдат, на генеральскую невестку, стоявшую в дверях.

— Видите ли, — сказал он невестке, — тут есть два предложения. — И он повторил то, что казалось ему вполне справедливым и разумным. — Я согласен оставить это временно и под вашу ответственность.

Никто не вмешивался в этот разговор. Солдаты, видимо, думали о том, как им тащить через весь город такую тяжесть, Талиб смотрел в окно, а генерал стоял, заложив руки за спину, и раскачивался с пятки на носок. На висках его вздувались жилы.

— Папа очень разволновался, — сказала невестка. — Вы простите, ему семьдесят восемь лет. Он всю жизнь собирал эту коллекцию и не думает ею спекулировать. Ему просто обидно… Я согласна взять коллекцию под свою ответственность. Все будет цело.

Она подошла к генералу и погладила его, как маленького. Генерал перестал раскачиваться и стал вроде бы меньше ростом. Лицо его сморщилось и от этого стало добрее. Невестка подвела старичка к окну, где стоял Талиб, и сказала:

— Посмотри, как красиво. Червонное золото. В России небось снег выпал, слякоть, холод. Симпатичный мальчик, — указала на Талиба, который отвернулся от окна, чтобы не мешать взрослым.

— Да-да-да, — сказал старичок. — Народ, народ. Народ безмолвствует. Без-мол-вству-ет!

Действительно, все молчали, потому что старичок и невестка Вера вызывали у каждого какое-то смутное, неосознанное чувство жалости.

Невестка перехватила чей-то взгляд, ей стало неловко, и неестественно бодрым голосом она предложила всем пообедать: