Евгений Титаренко - По законам войны

Аппетит у Шавырина был как будто плохой, зато жажда мучила, и он опять налил себе вина. Пожал плечами.

— То ты на остров Пасхи собираешься, то ее искать!..

— Что вам объяснять? Вы хуже ребенка… — заявил Тимка. Потом растолковал: — Искать можно и через сто лет, если кто ждет тебя!

Шавырин хмыкнул, хотел что-то сказать.

— Не хмыкайте! — еще больше распалился Тимка. — Такой вы заботливый! За Асю переживаете! А когда там женщине руки крутили, я что-то не видел, чтоб вы вступились за нее!

Шавырину нечего было сказать на это, и он снова мрачно выпил. Налил еще. Некоторое время ели молча.

Тимкин «сообщник» внешне сильно изменился за эти несколько часов, что прошли с момента их побега. Теперь уж он вовсе не походил на молодого смешливого юнгу, каким выглядел на шлюпке: постарел, осунулся. И не только потому, что гуще стала его неопределенного цвета борода. Даже не потому, что он изголодался, изнервничался. Но каким-то усталым, а иногда тяжелым сделался взгляд Шавырина, и стали медленней движения. А в голосе, который был у него по-мальчишески звонким, появилась хрипота.

— За ту бабу, что ты говоришь… — начал было он.

— Не бабу, а женщину! — перебил его Тимка.

— Ладно, женщину! — зло согласился Шавырин. — Что тебе до нее?

— Все! — ответил Тимка. — Я не могу, когда зря обижают!

— Обижают… — повторил Шавырин и, еще раз ковырнув салат, отбросил вилку. — Вот погоди, не найдешь эту посылку проклятую, посмотришь, как тебя самого обидят! Ты о себе лучше подумай!

— А может, я найду ее, — сказал Тимка.

— Ты что — знаешь, где она?

— Откуда! Будем вместе искать. Может, и найдем, — сказал Тимка. — Надо еще прикинуть, какая она… Как тарелка? Или как дом? Никто ничего не говорит, а если искать — надо знать, что ищешь.

Шавырин резко поднялся, заходил по комнате.

— Вот что… Если ты ее не найдешь… Я не знаю, как они, а я сам… вот этими руками… — он показал Тимке ладони, — удавлю тебя, как собачонку паршивую!

— Вон вы какой… — удивленно проговорил Тимка и тоже поднялся. — Я не знал, что вы такой… — Он стал за кресло и, перегнувшись через него, заявил Шавырину: — Тогда я хлопотать за вас больше не буду! Если найду посылку, так один я, а не вы! И уеду, как задумал! Скажу им, что больше не хочу с вами! Пускай вас от меня заберут!

— Подожди, подожди… — испуганно заговорил Шавырин, стараясь взять дружеский тон, хотя по лицу его ходили красные пятна злости. — Ты молодой, ты не понимаешь… Но если не будет этой посылки проклятой — нас обоих убьют! Повесят! Понимаешь?! Вот так! За горло! — Он показал. — Я не хочу умирать! А ты хочешь?

— Меня там уже грозились расстрелять — я не испугался! — Тимка показал головой в сторону, где, по его мнению, должен был находиться лес. А вы трус, выходит! Я думал, вы со мной принципиально бежали, а вы из трусости!

— Ты псих! Самый настоящий псих! — закричал Шавырин, схватившись руками за голову.

— Я не был психом! — в тон ему ответил Тимка. — Это с вами я стал психом! С вами станешь, со всеми! Пока у меня был папа… — Голос Тимки сорвался.

Они так раскричались, что не заметили, как появился в дверях штурмбанфюрер.

— Что здесь происходит?!

Офицер появился внезапно, хотя дверь Тимка нарочно оставлял приоткрытой, чтобы услышать звук автомобильного мотора.

— Мы тут… — замялся Шавырин, поскольку офицер глядел на него. — Выпили малость!

Штурмбанфюрер глянул на Тимку.

— Это я папу вспомнил и расстроился, — объяснил Тимка, выразительно поглядев на Шавырина.

— Да, я что-то не так сказал ему… — промямлил Шавырин. Замешательство его выглядело так искренне, будто и сейф, и вопрос про Асю, и угрозы его не были заранее обговорены со штурмбанфюрером.

— Напрасно, — сухо ответил офицер, оглядывая стол, стены, тумбочку. — Я думал, вы ему — старший товарищ…

— Да он нечаянно, — вступился за Шавырина Тимка. — Он выпил…

— Хорошо. — Офицер подошел к столу, отвернул рукав, посмотрел на часы. — Почему ты так мало ел? — спросил он Тимку, словно Шавырин больше не интересовал его.

— Не мало! — возразил Тимка. — И у меня еще конфеты ваши! — Он показал на коробку конфет, которые оставил на серванте у входа. Подошел, взял их. И сделал вид, что не заметил взглядов, которыми обменялись за его спиной Шавырин с господином штурмбанфюрером. А в лакированной стенке серванта их было хорошо видно.

— Значит, можно заниматься делами? — спросил его офицер.

— Конечно! — с готовностью ответил Тимка. — И так полдня пропало!

Все же хорошо, что глаза у него были мамины: голубые, чистые. По глазам отца можно было в любую минуту увидеть, как меняется его настроение. А у мамы были всегда одинаковые: спокойные, ровные.

— Тогда идемте… — Офицер тронул козырек фуражки, проверяя, как она сидит на голове, и первым шагнул к двери.

Тимка на законных правах следом. А Шавырин замыкал выход.

Кепку Тимка потерял во время бегства, и ветер свободно трепал его мягкие русые, тоже мамины, волосы. Отец говорил: быть похожим на мать — к счастью…

Машины у дома не было. Она стояла на углу, через несколько дворов. Шофер возился в моторе. Однако, едва появились из дому офицер, Шавырин и Тимка, он захлопнул капот, сел в кабину, подъехал и остановился, подчиняясь движению руки штурмбанфюрера. Перчаток офицер не надевал, но держал их в руке, и это придавало ему какой-то особый франтоватый вид.

— Садитесь… — Он кивнул на заднее сиденье.

Тимка с готовностью влез первым. За ним — Шавырин. Офицер сел рядом с шофером, что-то сказал ему.

Тимка думал, что их повезут назад, той же дорогой. Но машина двинулась дальше от центра, по пустынным улицам окраины.

— Хороший был город? — обернувшись и взглядывая из-под черного лакированного козырька на Тимку, спросил офицер.

Тимка утвердительно кивнул в ответ:

— Хороший…

— Война? — не сказал, а почему-то спросил офицер.

Тимка шевельнул плечом и не ответил ему, глядя через ветровое стекло на улицу.

— Жалко будет расставаться, а? — Офицер усмехнулся.

— Чего жалко… — Тимка заерзал на сиденье. — У меня тут никого теперь…

— Я понимаю, — согласился офицер. — А кем думаешь стать, когда вырастешь: летчиком или моряком, как отец?

Тимка заколебался:

— Я сначала, как решил… Сделаю все, а дальше — видно будет…

Офицер одобрительно хлопнул его перчатками по плечу, отвернулся и стал глядеть на дорогу.

Начался район, почти дотла сожженный артобстрелом, бомбежками, и по сторонам, над пепелищами, возвышались лишь печи, да и те были в основном разрушены. Пахнуло знакомым уже запахом гари. Сколько еще продержится он над городом?

Шавырин тихо сидел в углу, привалясь боком к дверце, и, полузакрыв глаза, думал какую-то свою шавыринскую думу.