Хейно Вяли - Колумб Земли Колумба

Тойво тайком глотал слюну, но до вилки и ножа не дотрагивался. А отец все читал газету. Но мамина рука, державшая вилку, задрожала. Мать искоса, озабоченно посматривала на сына.

— Ну действительно! — сказала мама и положила вилку. — Эти школьные программы действительно перегружены. Господи, никак не могут их пересмотреть!

Отец, скрывшись за газетой, отхлебывал чай.

Тойво сидел неподвижно, уставившись прямо перед собой.

Отец перевернул газету на другую сторону.

— Что ты уставился в газету! С ума можно сойти! Каждый вечер год за годом одно и то же — газета под носом, газета под носом, газета под носом!..

Газета в руках отца даже не шелохнулась.

— Да что же это, в конце концов, такое — человека спрашивают четвертый урок подряд! И притом еще всякие пионерские сборы, всякие кружки и сбор макулатуры — просто разрывают ребенка на части…

Отец резким движением положил газету.

— Видишь ли… — Он выдержал длинную паузу и вокруг его глаз и губ появились глубокие морщины. Он поднялся возбужденный и ссутулившийся и, заложив руки за спину, заходил по комнате. — Видишь ли, мать, что я скажу… — Отец сделал остановку и снова принялся ходить. — Ты говоришь о программах… Сборы, и кружки, и экскурсии, и соревнования, и все остальное… Но об одном ты не сказала — о торфоразработках! О торфоразработках ты не говоришь! Думаешь, мальчишка этого не знает? Знает! Но он не понимает, да и не может понять, что значит одно лето за другим, день за днем стоять по щиколотку в ледяной воде и швырять на край канавы торф, торф, торф и торф! Швырять для того, чтобы можно было зимой хотя бы по взятому взаймы учебнику зубрить именно историю!

Таким взволнованным Тойво не видел отца уже бог знает сколько времени.

— Да, — вздохнула мама, — действительно были трудные времена.

— Но на экзаменах в гимназии на аттестат зрелости тебя провалят. И им не стыдно смеяться тебе прямо в лицо, дескать, пардон, молодой человек, для аттестата зрелости вы вроде бы слишком красноваты!

Все это действительно не было для Тойво новостью. Он уже не раз слышал отцовскую легенду. Ну да!.. Но и в нынешние времена у школьника свои заботы и трудности! Стоит подумать об одной только Усталь…

А отец продолжал шагать по комнате.

— Взрослым мужчиной, человеком, прошедшим войну, сел я на школьную скамью рядом с мальчишками!

— Да и университет!.. — напомнила мать.

— Еще бы — послевоенное время! Есть нечего, одежды, топлива нет…

— Когда ты меня впервые увидел, помнишь, я была в кирзовых сапогах. Тогда была такая мода.

— Мода! У кого что нашлось одеть или обуть, то и считалось модой…

Гнев отца улегся. Правда, он все еще ходил по комнате, но уже спокойнее, и в голосе матери ощущался какой-то грустный топ, словно она сожалела о том, что суровые времена, когда кирзовые сапоги на ногах девушек были «модой», а конспекты приходилось писать на оберточной бумаге, остались теперь далеко позади.

Тойво сидел и хмурился. Нашли, однако, самое подходящее время разматывать клубок воспоминаний! Сидеть здесь вот так и глядеть на накрытый стол — настоящая мука. А слюна все накапливалась и накапливалась во рту. Тойво то и дело сглатывал ее, но не поддавался искушению.

Мать и отец плескались в воспоминаниях о далеких днях своего прошлого, а Тойво пребывал в долгом и неловком молчании трагического настоящего, пока отец не сказал:

— Пора убирать со стола.

Мама принялась неуверенно возиться с посудой.

— Ты не передумал? — спросила она у Тойво.

Тойво молчал.

— Я всегда желал, чтобы мой сын был мужчиной, а не какой-нибудь тряпкой, — одобрительно сказал отец и взял со стола газету. — Прежде чем ложиться спать, зайди ко мне.

— Итак, голодовка! — сказал отец Тойво у себя в комнате и принялся вышагивать взад-вперед.

Тойво сидел на диване, держа колени вместе.

— Итак, голодовка… — протянул отец. — Голодовка как тактика борьбы имеет долгую историю. Ладно, оставим историю… Но все же кое-что надо уточнить. А именно — цель!

Цель! Какова цель?

Отец остановился перед Тойво и вопросительно посмотрел ему в лицо. Тойво сжал губы и принялся изучать ноготь на большом пальце руки.

— Мхм, чтобы было яснее, проанализируем один-два случая из недавнего прошлого, — продолжал отец. — Например, лет двенадцать назад во французских тюрьмах объявили голодовку несколько тысяч политических заключенных — алжирцев. Какую цель преследовали они? Что ты думаешь? — Поскольку Тойво ничего не думал, отец продолжал сам: — А вот какую — заставить французских колониалистов признать алжирское народное правительство, судить брошенных в тюрьму французами алжирских патриотов не как уголовных преступников, а как политических заключенных.

Некоторое время спустя там же, во Франции, начали голодовку восемнадцать шахтеров Деказвиля. Находясь целый месяц непрерывно под землей, эти отважные люди начали голодовку. Зачем? С какой целью? Они решили бороться до конца за то, чтобы правительство не закрывало шахту, где они работали, чтобы их дети не остались без хлеба и крова. Таковы были благородные цели этих двух голодовок.

Отец расхаживал по комнате. Тойво сидел и кусал губы.

— А теперь о твоих целях? Чего ты добиваешься?

У Тойво было достаточно времени для того, чтобы основательно продумать свою цель.

— Я хочу, чтобы учительница Усталь перестала меня доводить!

— Ага-а… — протянул отец. — Так-так… Какие же условия ты ей ставишь?

— Но ведь я уже сказал! — ответил Тойво.

— Так-то оно так, но конкретнее?

Тойво казалось, что он высказался достаточно конкретно, поэтому он теперь лишь пожал плечами.

— Вопрос имеет несколько решений, — объяснил отец. — Первое: добиваться, чтобы историю, как учебный предмет, вообще исключили из школьной программы. Второе: пусть история остается в школьной программе, но тебя освобождают от ее изучения. Третье: учительница не спрашивает у тебя заданного. Четвертое: спрашивает, но не ставит тебе двоек…

Перед такой конкретностью Тойво почувствовал себя несколько неуютно. Особенно плохо было, что отец так основательно стал разбирать цель голодовки, — основательность вообще была одним из недостатков отца. Тойво надеялся, что своим молчанием он затормозит рассуждения отца, но, увы, отца так захватило выяснение конкретной цели голодовки Тойво, что он даже снял галстук и расстегнул ворот рубашки.

— Итак, конкретно: какова, так сказать, программа?

Черт бы побрал эти программы! Чего тут еще программировать, ведь дело предельно ясное и простое: взволнованная мама отправляется в школу и беседует с учительницей Усталь с глазу на глаз. О чем? Ну, уж мама сумеет найти самые верные слова! А после этого учительница… В конце концов, отец Тойво ведь человек известный в городе, а может быть, и во всей республике!