Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка

Первого сентября 1939 года германские вооружённые силы вторглись в Польшу. Прошло каких-нибудь две недели, а Польша уже утратила все свои промышленные районы, лишилась многих крупных городов. Немцы захватили Варшаву. Польское правительство сбежало неизвестно куда.

И тогда Советское правительство сочло священным долгом подать руку помощи своим братьям-украинцам и братьям-белорусам, населяющим Польшу, которые столько выстрадали под панским ярмом, находясь на положении бесправных наций, а ныне брошены на волю случая.

Красная Армия получила приказ перейти границу Польши и взять под защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии.

Как внезапно приходит весна после бесконечно долгих зимних стуж, так пришёл этот незабываемый сентябрьский день.

В бомбоубежище, где Марина Стебленко, Дарина и их дети провели душную ночь, людей было набито, как зёрна в мешке. И вдруг, точно солнечный луч, ворвалась туда какая-то женщина и бросила в темноту:

— Выходите! Они уже пришли!

Ослеплённые солнцем, выходили люди из тёмных подвалов. Одни быстро, порывисто, другие робко, с опаской поглядывая на танки.

Со всех сторон слышались восклицания:

— Вызволители вы наши дорогие!..

— Ох, товарищи!..

— Братья…

— Мы никогда не теряли надежды!..

— Как мы вас ждали…

— Настал светлый час!

Кто-то маленький, беловолосый смущённо протянул смуглому командиру танка букет алой пахучек комнатной герани, сорванной в открытом окне своего полуподвального жилья. Этот «кто-то» был никто иной как Петрик, видевший, какой горячей благодарностью сияли, полные радостных слёз, глаза женщин и мужчин, обнимавших своих освободителей.

— Дивчино, будь ласка, глоток воды, — обратился к Ганнусе молодой стройный танкист с чёрными кудрями над высоким лбом.

— Прошу пана… товарищу, — зачерпнув из ведра кружечку воды, протянула танкисту Ганнуся.

— Просто «товарищ», без «пана», добре?

Ганя смущённо опустила тяжёлые ресницы.

Молодой танкист жадно пил воду, не сводя глаз с Ганнуси.

— Как мы вас ждали… ждали, как свою волю… — задушевно прошептала Ганнуся, прямо взглянув в лицо молодому танкисту.

Вот с этого мгновенья всё это и началось, как потом они вспоминали.

— Сынок, — обратилась к молодому танкисту Дарина. — Не слыхал ли часом, из Берёзы Картузской узников уже освободили? Ихний батько там…

Нет, молодой танкист этого не знал, чем опечалил Дарину.

— По местам! — послышалась команда.

Танкист поспешно расстегнул левый карман комбинезона, достал фотокарточку и на её обратной стороне чётким почерком написал:

«ЖДИ, КАК ЛЮБИМЫЕ ЖДУТ…

Александр Марченко».

— Как вас зовут? — спросил он, отдавая Ганнусе открытку с надписью.

— Ганя Ковальчук, — покраснев, промолвила девушка.

— Я вас найду, Ганя… Непременно найду… Если вы меня будете ждать, Ганя…

«Буду ждать!» — хотела крикнуть ему вслед Ганнуся. Но она этого не сделала. Её смущали и мама, и тётя Марина, и особенно Петрик.

В горсовете, куда Петрик пришёл с мамой получить ордер на новую квартиру, мальчику вдруг показалось, что в приёмной самого главного начальника, под высокой живой пальмой рядом с письменным столом, сидит за пишущей машинкой бывшая буфетчица из бара «Тибор» и одним пальцем что-то выстукивает.

Прошло три года с тех пор как Петрик в последний раз видел тётку Олеся, поэтому не удивительно, что мальчик заколебался: «Она или не она?»

У секретарши чёрные гладкие волосы скромно уложены валиком. Она не курит. Губы у неё совсем не накрашены. С людьми секретарша разговаривает тихо, учтиво, вежливо.

— Будьте любезны подождать минут десять, — попросила она маму. — Ваш ордер сейчас подпишут.

«Обознался, — с облегчением перевёл дух Петрик. — Нет, конечно, это не Олеся тётка…»

Мальчик поудобнее уселся на мягком диване рядом с мамой. Кротко сложив руки на коленях, он принялся разглядывать висевшую на стене картину, где Ленин задушевно беседовал с крестьянами.

В приёмную вошёл молодой человек с энергичным, мужественным лицом.

Секретарша сразу же перестала стучать на машинке и скорбно свела брови, точно ей внезапно стало очень больно.

— Ну как, товарищ Гаврилюк? — едва слышно спросила она. — Что сказал профессор?

— Пока врачи с трудом разбираются в его болезни.

Гаврилюк устало опустился в кресло.

— Как он вас встретил? Узнал? Был рад вас видеть?.. — и вдруг осеклась, в глазах блеснули слёзы. — Ох, никак не могу примириться с тем, что он уже ослеп…

— Не надо падать духом. Я хлопочу, чтобы Степана отправили в санаторий. И вы поедете с ним. Поставим мы нашего друга на ноги.

— Теперь бы только жить да жить… Вы сберегите его…

— Кто-кто, а мы то знаем, как он своей молодой кровью щедро жертвовал для освобождения нашего многострадального народа.

Секретарша утёрла слёзы.

— Как я виновата перед Степаном… Сколько ошибок… Сколько горя…

— За прошлое не надо себя упрекать, — мягко сказал Гаврилюк. — Важно, чтобы где-то внутри не оборвались невидимые нити… Да, Степан просит, чтобы вы поберегли себя. Не надо вам ночами дежурить в больнице.

— Но ему так плохо…

— Эту ночь я побуду возле него. Следующую посидит другой товарищ, а вам необходимо отдохнуть.

— Не знаю, как мне вас благодарить за всё, что вы делаете…

— А эти слова меня обижают, — укоризненно качнул головой Гаврилюк. — Ну, будьте здоровы и не падайте духом. Обещаете?

— Постараюсь.

— Вот и хорошо, — дружественно пожал он секретарше руку.

Дарина поднялась навстречу Гаврилюку:

— Александр Акимович! Узнаёте?

Трудно узнать Дарину Ковальчук. Пережитые страдания последних лет заострили углы её лица, почернела как уголь. Но поэт узнал землячку, усадил на диван.

Слова Гаврилюка, наполненные искренностью, глубокой любовью к человеку, успокоили Дарину и её сына.

Михайло Ковальчук жив и здоров. Он сейчас в Полесье.

О да, сегодня же ему будет послана телеграмма. Пусть приезжает во Львов, где его ждут семья и товарищи.

Нет, нет, денег на телеграмму не нужно. Деньги есть.

Нужна машина, чтобы перебраться на Замковую улицу? Хорошо, машина утром будет.