Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка

— Складывай сюда. Здесь уже много детской одежды.

— Юрасик, — тихо спрашивает Юлька. — Как ты думаешь, грудных детей убивают вместе с ихними мамами?

Юра молчит. Он не знает, что ответить.

— Ох, я так заморилась… — хрипло прошептала Юлька. — Сегодня праздник, а мы работаем… За это нас может покарать пан бог…

— «Пан бог!» — горько качает головой Франек, глядя на сестрёнку. Его глубоко запавшие глаза кажутся уже не ясно-серыми, а очень тёмными и горят злым огнём. — Ослеп он, этот твой пан бог?.. Я не знаю, есть ли ад там, на небе, но тут, на земле, он есть… И мы в этом аду…

Юлька тяжело закашлялась и выплюнула на цементный пол сгусток крови.

— Хны, хны, хны, — тихо плачет, согнувшись над кучей тряпья, чёрный, как уголёк, Кристоф Меер. — Я так хочу хлеба…

Никто из детей не понимает по-французски, а маленький Кристоф никакого другого языка не знает.

Юра, стараясь, чтобы не заметил надсмотрщик, подходит к малышу и быстро суёт ему в руку кусочек хлеба от своего дневного пайка.

…Метёт пурга.

В жарко натопленной эсэсовской комендатуре лагеря на больших стенных часах стрелка остановилась на шести утра. И в ту же секунду тьму за окном взрывает пронзительный визг сирены.

— Аппель поверка!

В тускло освещённых бараках на четырёхэтажных нарах закопошились люди.

— Вставай, вставай, Франек! — тормошит Юра своего соседа по нарам. — Аппель поверка!

Барак похож на улей с растревоженными пчёлами.

— Ироды проклятые! — тихо ропщет отец Франека, поспешно натягивая полосатые штаны и куртку из мешковины. — Стужа, темень, чисто ад, а они людей на мороз…

Не легко полураздетыми выстоять битый час на аппельплатце, пока идёт поверка. Но ещё труднее в такие холода проработать двенадцать часов подряд в каменоломнях.

Едва волоча ноги, с тупой болью в голове от ударов по ней резиновой плёткой надсмотрщика Вайнгаэра, Юра и Франек возвращаются в строю обречённых.

Входят в барак.

Внезапно Франек останавливается, заметив, что все с сочувствием смотрят на него.

— Панове…

Люди молчат.

Тогда подросток бросается к нарам, где должен лежать его больной отец. Место уже занято новым узником, незнакомым Франеку.

Несчастному не нужно ничего говорить, он слишком хорошо знал, что означает новый узник в этот час, когда под потолком уже горит тусклая лампочка.

Кто-то сел около Франека и начал гладить его костлявые плечи.

— Отец!

— Не плачь, Франек, не плачь… — говорит старый наборщик Анатоль Филипповский из Варшавы. А сам роняет на голову мальчика горячие слёзы и всё шепчет: — Нам нельзя плакать…

Наступило лето. По лагерю пронёсся слух, что те две партии, которые были отправлены на Украину, стали жертвами новой зверской выдумки немцев. Во Львове из людей варили мыло.

В третью партию «переселенцев на Украину» попали Юра и Франек. Какие пути-дороги ждут их впереди? Где они оборвутся?

До вокзала их везли в больших зелёных машинах. Мальчики боялись шелохнуться. Казалось, они окаменели, потому что рядом сидел эсэсовец со злющей, как чёрт, овчаркой. Она всю дорогу рычала и скалила зубы.

Подростков загоняли, как скот, в товарные вагоны.

— Сеном пахнет, — часто задышал широколицый, обычно молчаливый Иозас Иогайнис. Этот запах напомнил мальчику сарай, крытый черепицей, наполненный до бревенчатых перекладин потолка пушистым сеном Иозас сидит на чердаке и выглядывает из слухового окошка. Он видит, как мать хочет поймать удивительно хитрую и сердитую курицу «Хохлатку».

— Цип-цип-ципа! — манит рукой мать. Хохлатка кокетливо поворачивает на бок голову, прищуривается и, как только мать приближается к ней, с громким «куд-куд-куда!» бежит прочь.

Мама! От её ласковых рук всегда так приятно пахло сеном, свежим сеном…

Мать Иозаса, Кайте Галяуцкас — литовка. Бойкая, брызжущая весёлым остроумием, дочь рыбака, с берегов синей Швентои.

Это было в начале войны. Отец и сыновья уехали на мельницу. Дома осталась Кайте и её дочь Лидия. Тогда-то и ворвались в дом два немецких солдата. Они, видимо, ожидали встретить испуганную, дрожащую в страхе хозяйку. Однако навстречу вышла полная, очень высокая женщина в белой кофточке с засученными рукавами.

— Яйка, млеко! — приказал прыщавый солдат с железным крестом на груди.

— Сходи принеси, дочка, — сказала мать четырнадцатилетней Лидии.

Как только девочка спустилась в подвал, оба солдата бросились за ней. Тогда мать торопливо схватила острый, как нож, топор из сеней и побежала вслед за ними.

Через час весь квартал, где жили Иогайнисы, был оцеплен эсэсовцами. Солдат с крестом на изорванном мундире, прижимая платок к разбитому носу, вёл к подвалу гестаповцев. Там они увидели зарубленного немца с длинным скуластым лицом, девушку, совсем ещё ребёнка, с простреленной шеей, и у самой лестницы, на месте жестокой неравной схватки, — пронзённую ножом светловолосую Кайте.

Дом гитлеровцы подожгли и тут же, на улице, расстреляли сорок ни в чём не повинных ближайших соседей…

В вагоне стало тесно и душно. Сомкнулись двери, стало темно, было слышно, как пломбировали вагон.

— Мы задохнёмся! — крикнул Иозас.

— Это же кладбище на колёсах. Никто из нас живым не доедет до места…

— Спокойно, — сказал Юра. Золотые нити солнца сквозь щёлочку пронизали темноту, осветив волевое лицо мальчика. — Надо попробовать бежать отсюда.

— Легко сказать, — безнадёжно роняет кто-то.

Стучат колёса, свистит ветер, кажется, дождь ударяет по крыше, а может быть, и не дождь, может быть, это охранники стучат, выбивая свои трубки. Все знают, они едут на крыше, потому что там установлен пулемёт.

— Франек, нож у тебя?

— Да, Юра.

— Давай сюда…

Уже совсем стемнело, когда из дыры в полу повеяло запахом сырой земли и ещё чем-то невыразимым, отчего всех подростков охватила безотчётная радость, хотя каждый знал, что там, за тёмным проломом, быть может, каждого из них подстерегала смерть.

— Прощайте, други, — обнимает товарищей Франек. — Клянусь, пока жив, буду мстить фашистам…

— До свиданья, я верю, мы встретимся, — это голос Юры.

Франек медленно опустился на руках и, почти коснувшись ногами убегающей назад земли, разжал руки. Мальчик упал на шпалы. Над ним прогрохотали вагоны.

— Прыгай, Иозас!

— Я боюсь.

— Как? Ты хочешь завтра стать куском мыла? — гневно шепчет Юра. — Смотри, я прыгаю…

В момент падения Юра больно ударился коленом о шпалу. Ему почудилось, будто он попал в железную цистерну, по которой со всех сторон заколотили молотками. Трудно сказать, сколько продолжался этот страшный стук, когда вдруг мальчик оглох от внезапно наступившей тишины.

Ползком перебравшись через рельс, Юра скатился вниз с насыпи.