Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка

— Петрик! Гляди, на ратуше подняли красное знамя! — показал Олесь.

— Я им сказал, что русский танк пошёл туда! — засуетился Йоська. — Бежим к ратуше!

— А что на это скажет Франек? — несколько озадаченно проговорил Петрик.

Франек, слово которого было для мальчиков законом, последние дни стеснял их свободу.

Из слухового окна на крышу вылез Медведь. Его круглое добродушное лицо блестело от пота. Взмокшая голубая в чёрную крапинку рубашка прилипла к телу.

— Чуете, хлопцы, наши в городе! — тяжело перевёл он дух. — Бегу это я мимо ратуши, а там тихо, никто не стреляет… Вдруг вижу советский танк…

— Тоже мне новость! — перебил его Йоська. — Мы ещё раньше тебя этот танк видели…

Мальчиков позвал вернувшийся откуда-то Франек. Могли ли они предполагать, что он скажет:

— Быстрее к ратуше!

И пока Франек с мальчиками бежали по пустынным улицам к ратуше, Марченко и автоматчики, перекидываясь короткими шутками, покинули верхнюю террасу башни.

Они уже спускались по узкой винтовой лестнице, когда вдруг автоматная очередь вспорола тишину.

Юра увидел, как Марченко, без единого стона, осел на ступеньку лестницы. Папаша бросился к нему.

— Сынок, что с тобой?

В то же мгновенье юный сержант заметил двух гитлеровцев и дал очередь из автомата. Не попал. Юра отчётливо слышал топот убегающих ног.

— Нет! Не уйдёте от расплаты! — и, выхватив из-за пояса гранату, Юра побежал вслед за гитлеровцами. Вскоре он повернул влево, промчался через застеклённую арку и выскочил в другой конец здания, на лестницу, густо усыпанную битым стеклом. Два автоматчика, не отставая, бежали за ним.

— Стойте! — остановил их Юра и, приникнув к стене, замер.

Теперь и автоматчики ясно услышали приближающиеся шаги.

Гитлеровцев уже было четверо и все с автоматами.

Озираясь по сторонам, они вышли на верхнюю лестничную площадку.

Юра дал понять автоматчикам, чтобы они не двигались с места. Лучше, всего было выждать, когда немцы начнут спускаться вниз, и тогда бросить гранату.

Так и есть! Гитлеровцы не свернули в коридор, а торопливо пошли вниз.

Прошли, не заметив Юру и автоматчиков.

На нижней площадке немцы сбились в кучу, тихо о чём-то совещаясь.

И тогда, подобно буре, Юра вырвался на верхнюю площадку.

— За Сашу Марченко! — крикнул юноша и, прежде чем враги успели опомниться, метнул гранату.

Всё было кончено в одну секунду. Ни один из четырёх не ушёл живым.

Когда автоматчики снова вернулись к винтовой лестнице, Папаша, опустившись на одно колено, осторожно перевязывал голову Марченко.

— Ну как? — подбежав, спросил Юра.

— Плохо, — вздохнул старый солдат, — пуля вышла вот здесь, у самого уха. Две пули пробили грудь.

Неподвижно сомкнутые побелевшие губы Марченко что-то чуть слышно прошептали.

— Сынок, что ты, а? — прильнул к нему Папаша, с надеждой заглядывая в открывшиеся на миг глаза Марченко. Но тот не узнал автоматчика.

Юра увидел, как выпала из глаз бородатого друга слеза.

Товарищи подняли на руки Марченко и осторожно пошли. Впереди, обеими руками до боли сжимая автомат, шёл Юра.

Последняя ступенька, ещё полутёмный кусочек коридора, и из подъезда, в простенке под арками, показались танк и каменные львы. Солнце ослепительно ударило в глаза.

— Что с ним? Сашка, друг мой, — бросился навстречу командир танка.

— Сашка, Сашок, ты меня слышишь? — шептал Фёдор Сурков, опускаясь около товарища на броню танка.

В эту минуту над головой танкистов просвистел снаряд, а за ним ещё и ещё…

— С Высокого Замка картечью бьют, — сказал Юра.

— Князев, ты поведёшь танк. Пусть Федя и Панаша прикроют Сашку, — приказал Додонов.

— Есть, вести танк! — ответил автоматчик.

Скрежеща гусеницами, танк повернул влево и, не доезжая Русской, резко свернул в полутёмную, одетую камнем Сербскую улицу.

Стрельба осталась позади.

Вдруг Марченко широко открыл глаза и приподнялся на локтях.

— Мама!.. Как ты ждала меня!.. Ну вот и встретились… Ты её полюбишь, мама… Она такая добрая… Хорошая…

— Саша, Саша, дорогой… Это я… Федя… — шепчет Сурков, стирая со лба друга крупные капли пота.

— Федя… — хватают воздух посиневшие губы друга. — Найди её… Это там… на Высоком Замке… Ганнуся.

Юра поднёс флягу к воспалённому рту Саши.

— Спасибо, Федя… — не узнал Юру Марченко.

— Эх, сынок, сынок, — осторожно положил под голову раненого свои большие руки Папаша.

Сурков чувствует, как холодеют руки Саши в его руках.

Бернардинская площадь. Над головой неожиданно вспыхивает воздушный бой. В воющем гуле моторов нельзя разобрать, что кричит Юра, указывая рукой по направлению улицы слева, сразу же за колонной с каменным монахом, воздевшим к небесам руки.

По улице Батория «Гвардия» вышла на Кохановскую улицу. Тут Юра заметил выбежавших из-за угла мальчиков.

— Звезда на танке! Наши! Урр-а-а! Наши!

И в то же мгновение над белокурой головой босоногого, знакомого Юре мальчугана большой птицей взметнулось алое полотнище.

Юра узнал Петрика, узнал пионерское знамя в его руках… А вон и Франек! Олесь, Кузьма, Йоська!

Танк остановился возле сквера, напротив аптеки. Юра спрыгнул на мостовую и бросился навстречу друзьям.

— Хлопцы, так это ж наш Юра! — не помня себя от радости, вскрикнул Петрик.

— Ты уже солдат! — обнял Юру Франек.

— Да нет, не солдат, Юра командир, — возразил Йоська тоном совершенно убеждённого человека. — У него даже орден…

— Я знал, что вы сохраните знамя… А где же Василёк, почему его нет с вами?

— О, долго рассказывать, такое тут было! Скорохода нашего чуть не убили, теперь дома сидит. Но присягу он сдержал, — сказал Олесь. — Василько спас от фашистов это знамя… На нём даже кровь видна… И вообще, мы тут воюем! — гордо выставил Олесь вперёд свою раненую руку, при этом, должно быть, для солидности, откашлялся баском.

Друзья увидели, как крепко закусил губы Юра, и в глазах его, больших и горячих, вспыхнули знакомые огоньки, которые зажгли когда-то в их сердцах верность тому, что было дороже всего на свете пионеру Юре.

— Я клянусь вам, хлопцы, что наше пионерское знамя донесу до Берлина.

Он поцеловал знамя и прижал к своей груди.

— Младший сержант! — позвал кто-то Юру из танка.

Друзья побежали вслед за Юрой. И то, что увидели они в следующую минуту, болью и гневом переполнило их сердца.

На разостланной окровавленной шинели, в сквере под клёном, лежал Александр Марченко, сурово сомкнув тёмные густые брови.

В глубокой печали стояли танкисты, держа в руках рубчатые шлемы.

— Заснул наш орёл, — поднялся с колена бородатый автоматчик, первый нарушивший молчание.

— Здесь похороним, — сказал Фёдор Сурков.