Идилля Дедусенко - Жаворонки ночью не поют

– Садитесь вот сюда, Оля.

– Только, пожалуйста, недолго, – попросила Оля, – я ещё смену не закончила.

– Ну, посидите, сколько сможете, заодно и отдохнёте, – успокоил её Николай Семёнович и взялся за карандаш.

– Нет, вы, пожалуйста, скорее рисуйте, мне некогда отдыхать, – настаивала Оля.

Зойка с нескрываемым интересом смотрела на девушку, примостившуюся на краешке старого стула. Сколько же ей лет? Семнадцать? Восемнадцать? Не больше. И уже пишут её портрет. Руки, правда, ужасно худые и тонкие, пальцы с чёрными каёмками под ногтями. Ей на миг стало стыдно за свою, как казалось, праздную жизнь. Война идёт, а она ровным счётом ничего не делает. Все ей только и говорят: надо школу кончить. А зачем? Пока будет учиться, война кончится. Так на чужом горбу в рай и въедет, как тётя Надя говорит.

Зойка подняла глаза на героиню труда и вдруг увидела, как девушка стала медленно сползать со стула. Глаза у неё подкатились, веки не до конца закрывали обнажённые белки. Зойка оцепенела от ужаса и не успела ничего сообразить, как Оля рухнула на пол.

Быстрее всех к девушке подбежала тётя Надя, собравшаяся уже уходить.

– Чего сидишь? – крикнула она Зойке. – Не видишь, обморок! Тащи скорее воды!

Зойка вскочила и мигом принесла кружку с водой. Тётя Надя с причитаниями и охами стала брызгать воду в лицо девушке. Оля, наконец, открыла глаза. Тётя Надя и Зойка помогли ей снова сесть на стул. Девушка дрожащими руками поправила на себе одежду, откинула волосы с мокрого лба и попросила Николая Семёновича:

– Пожалуйста, рисуйте скорее, мне ещё на завод надо.

– Да уж на сегодня достаточно, – ответил Николай Семёнович. – Вам не на завод надо. Вам отдохнуть надо. Вы какую смену стоите?

– Третью начала.

– Это что же, две уже отстояла и третью начала? – уточнила тётя Надя.

Оля кивнула головой.

– А ела когда? – грозно спросила тётя Надя.

– Н-не помню, – ответила Оля, кажется, вчера вечером.

– Сутки прошли! Да что же от тебя останется при такой кормёжке? – всплеснула руками тётя Надя. – Ты ж и вовсе двигаться не сможешь. Не-е-е, девка, так дело не пойдёт!

И тётя Надя стала «раздавать команды».

– Зойка, ну-ка сбегай в подсобку, там сумка моя и нож – тащи сюда! Сейчас я ей хлеба и сала отрежу.

– Не надо, – возразила Оля.

– А ты молчи! Покуда на моих глазах не поешь, я тебя отсюдова не выпущу!

– Я, пожалуй, пойду, сказал Николай Семёнович и, попрощавшись, медленно пошёл к выходу, пристукивая деревянной ногой.

Зойка почему-то с жалостью подумала, как ему, наверное, горько, что он ещё в юности получил увечье, из-за которого не смог пойти на фронт. А тётя Надя достала из кошёлки свёрток, завёрнутый в полотенце, развернула его, и Зойка увидела серый круглый хлеб, каких не бывало у них в городе. В другом свёртке оказалось сало.

– Родичи сегодня из села подбросили, – пояснила тётя Надя.

Она отрезала большой ломоть хлеба и насильно сунула в руку Оле, которая всё ещё пыталась сопротивляться. Потом отхватила ножом кусок сала и сунула Оле в другую руку, приговаривая:

– Ешь, ешь! Не стесняйся! Ты для фронта жизни не жалеешь, здоровья. Нешто я хлеба для тебя пожалею?

Зойка с удивлением наблюдала за происходящим. И это их крикливая тётя Надя, которой, казалось, весь свет мешал? А та, оглянувшись на Зойку, вздохнула, отрезала ломтик хлеба, положила на него ломтик сала и протянула ей.

– Нет, нет! – в испуге закричала Зойка, и ей тотчас же представились вечно полуголодные дети тёти Нади, частенько забегавшие к матери в театр. – Нет, нет, я не хочу!

– Да ты что кричишь? – неожиданно тихо и мягко сказала тётя Надя. – Тебя режут, что ли?

– Я н-не хочу, – заикаясь от волнения, выдавила Зойка.

– Ну, не хочешь сейчас, потом съешь, – рассудила тётя Надя, и голос её звучал примирительно, успокаивающе. – А только от хлеба никогда не отказывайся. Грех это.

Она положила хлеб с салом на раскрытый учебник, который Зойка так и держала в руках.

– Дают – бери, а бьют – беги! Верно я говорю? – и тётя Надя снова повернулась к Оле, наблюдая, добросовестно ли та ест, потом отрезала ещё по кусочку хлеба и сала, завернула в обрывок газеты и сунула в карман пальто Оле.

– Не надо, – опять запротестовала девушка.

– Я получше твоего знаю, что надо, а что не надо! – прикрикнула на неё тётя Надя. – А теперь давай собирайся, я тебя до дома доведу. Не приведи господь, опять где-нибудь упадёшь, а на улице уже темно.

– Нет, нет! – твёрдо запротестовала Оля. – Я домой не пойду, мне на завод надо!

– Ну, на завод – так на завод. Доведу до завода. Всё одно по пути.

Обернувшись к Зойке, тётя Надя сказала не без гордости:

– Видала, какие девчата на заводе? У ней и помереть время нету. Хлоп в обморок – и снова на работу. Да-а-а, всё для фронта. Тут разлёживаться некогда. Ну, мы пошли, а ты энтих чертей гони вон в ту дверь, чтоб меньше топтали!

Тётя Надя, конечно, имела в виду зрителей. Она удалилась, довольная тем, что на сей раз все её команды выполнены.

– Настя, солью у тебя не разживусь?

Степанида, непривычно тихая, стояла у порога. И хоть была она в цветастой кофточке, красной стёганой душегрейке и ярко-голубой сатиновой юбке, во всём её облике чувствовалось что-то печальное, даже скорбное. Зойка, собиравшая книги в портфель, подняла голову, глянула на Степаниду и безошибочно определила: не за солью она пришла, на душе наболело – высказаться хочет.

– Случилось что? – тревожно спросила мать, натягивая стёганку, она тоже уловила печальные нотки в голосе соседки.

– А что случится? – небрежно кинула Степанида, но при этом подозрительно часто заморгала глазами. – Как люди, так и мы.

– А-а-а, – понимающе протянула мать. – Ваш пишет-то?

– В том и дело, что нет, – вздохнула Степанида, подойдя, наконец, к самому главному. – Вот как вначале было одно письмо, дескать, в свою часть добрался, и всё.

Степанида опустила голову, не решаясь спросить или сказать что-то ещё, но потом всё-таки спросила:

– Как думаешь, не кинул он Тоньку?

– Да ты что, Степанида! – махнула рукой мать. – Парень такой самостоятельный с виду.

– Самостоятельный, – подтвердила Степанида. – А вот не пишет. В феврале ушел, а сейчас что? Конец апреля.

– Уж не случилось ли чего? – голос матери дрогнул.

– Прислали бы из части-то сообщение, – резонно заметила Степанида. – Меня, Настя, что задело: он, когда на Тоньке женился, всё больше не на неё, а в землю смотрел. С чего бы это, а?

– Придумаешь! – отмахнулась мать. – На фронте он! Там всякое может случиться. Не дай бог, конечно.

Степанида еще постояла немного в раздумье и сказала:

– И ребёночка не будет.

– Да наживут ещё, когда вернётся, – успокоила мать.