Идилля Дедусенко - Жаворонки ночью не поют

Когда Зойка проснулась, женщины, собравшись в кружок, сидели на камнях у колодца. Неподалёку стоял старик, тот, что повстречался у кладбища. Он, всё так же опершись на толстую палку, смотрел вдаль. Зойка тихо подошла к женщинам и спросила:

– У него несчастье? Мы видели его на кладбище рано утром.

– Э-э-э, старый Ахмет теперь не жилец, – ответила та, что советовала ребятам дождаться вечера. – Три его сына погибли на фронте, а позавчера он похоронил жену. Два дня с кладбища не возвращался, всё около могилы сидел, разговаривал с Фатимой. Я ему еды понесла, так он и не притронулся. Э-э-э, столько лет прожить вместе… Четыре таких жизни, как у тебя! Даже больше. Теперь один остался. Совсем один на свете.

Зойка с любопытством и сочувствием смотрела на столетнего старца, для которого мир замкнулся на любимой Фатиме. Война словно обнажила человеческие несчастья. Вот жила Зойка столько лет и не знала, что на свете существуют беды и печали. А тут сыплются одна за другой. Не у одних, так у других.

За саклей раздался звук рожка, а вслед за ним зазвенел бубен. Это было так неожиданно, что Зойка вздрогнула.

– Э-э-э, не надо бояться, сказала словоохотливая женщина. – Это мои сыновья вернулись, пригнали овец домой. Исмаил! Абрек! Идите сюда!

Из-за сакли показались двое подростков. Старшему было лет семнадцать, младший – вроде Юрки, такой же угловатый и большеглазый. У Зойки странно засосало под ложечкой: опять шевельнулась тоска по дому.

– Смотри, какой у меня красавец, – указала женщина на старшего, любуясь сыном. – Это Исмаил. А вон тот – Абрек. Вырастет, тоже красавцем станет.

Исмаил несмело улыбался, исподлобья смотрел на Зойку.

– А как они играют! Исмаил! Абрек! А ну, сыграйте, повеселите гостей!

Исмаил поднёс рожок к губам, Абрек поднял бубен. И тотчас зазвенела, полилась на землю причудливая музыка, будто чья-то радость рвалась из души. На площадке у колодца завертелись, закружились девчонки и мальчишки, и Зойка удивилась, как их, оказывается, много в этом селении. Они вскидывали руки и быстро перебирали ногами, становясь на кончики пальцев. Женщины, сидевшие у колодца, хлопали в такт музыке в ладоши. Детдомовцы, быстро собравшиеся на неожиданный праздник, с любопытством смотрели на танцующих. Зойка видела, как они повеселели, и была довольна, что им так неожиданно выпали эти минуты радости. Кто знает, сколько ещё будет невзгод на пути, пусть повеселятся.

Женщина встала, махнула рукой, и музыка оборвалась. Исмаил и Абрек выжидательно смотрели на мать. Она обернулась к Зойке:

– Нравится?

– Нравится, – ответила Зойка, – очень хорошо играют.

– Э! У нас все дети раньше играют и пляшут, а потом уже учатся говорить! – довольно засмеялась женщина и добавила категорично: – Лучше нашего аула на всём свете нету!

Зойка улыбнулась, а женщина неожиданно предложила:

– Оставайся у нас. Куда тебе идти? Вон нога больная. Живи здесь, помощницей мне станешь.

– Но дети… – начала было растерявшаяся Зойка.

– Враги сюда не дойдут! – опять категорично изрекла женщина. – Не бойся, оставайся.

Зойку чем-то притягивал этот аул: то ли ощущением давно забытой радости, то ли покоем, то ли добросердечностью людей. Искушение было так велико! Вот остаться бы здесь и дождаться, пока освободят от немцев их город. Сейчас ей тоже казалось, что они сюда ни за что не дойдут. Но ведь женщина предлагает остаться только ей. А как же дети? И она спросила:

– А дети?

– Это же не твои дети, – ответила женщина. – Отведём их в город, сдадим куда-нибудь.

– Как… сдадим? – ужаснулась Зойка – Кому?

– Э-э-э, кому, кому… Начальству!

Вчера, когда Зойка кричала на Нину, вся эта ребячья орда на какие-то мгновения действительно показалась ей обузой, которую она взвалила на себя по глупости. Но то были мгновения, за которые её вечно будет жечь стыд. Сейчас мысль о том, чтобы оставить детей, кому-то там «сдать», казалась ей просто чудовищной. И она поспешно ответила:

– Нет, нет! Я их никому не отдам! Я должна довести их до места.

– Э, как знаешь, – сказала женщина и крикнула что-то сыновьям на своём языке.

Исмаил и Абрек кинулись в саклю и скоро вынесли сыр, кукурузу, помидоры. Продукты несли со всех сторон.

– Идите в Махачкалу, – советовала женщина. – Там на поезд сядете.

Зойка давно уже ничего не чувствовала: ни боли в ноге, ни голода. Тупая тяжесть охватила всё тело. Она сознавала, что двигается, но так, как двигается старый заржавевший механизм: медленно, с усилием, рывками. Дети едва волочились за ней. Даже крепкий, выносливый Костя с трудом переставлял ноги. Они опять не ели третьи сутки.

– Кар-тош-ка, – раздался удивлённый голос Вовика, и он, шатаясь, вышел из строя и направился к перекопанному полю.

Все остановились. Отсюда действительно начиналось картофельное поле, с которого сняли урожай. На комке засохшей земли лежала белая картофелина. Вовик обтер её об штаны и откусил кусочек. Пожевав, объявил:

– Вкусная.

Он подошел к Толику, протянул ему надкушенную картофелину:

– На, попробуй.

Толик с жадностью откусил и подтвердил:

– Правда, вкусная.

– Если землю разгрести, можно ещё найти, – подсказал Костя.

Дети как будто ждали этих слов. Они расползлись по полю, разгребая руками лунки, находили оставшиеся картофелины, складывали их в кучку. С дальнего конца поля донёсся девчоночий голос:

– Ой, какой тяжелый арбуз!

Костя, отряхивая с рук землю, пошёл на голос. Девчонка пыталась поднять большую тыкву и, конечно, не могла. Тыква была уродливо кривая, из-за чего её, наверное, и бросили здесь. Но, как видно, успела ещё подрасти и налиться соком.

Огромная тыква! Это было такое счастье! Костя достал свой перочинный нож и стал ловко разрезать тыкву на маленькие ломтики. Глаза ребят горели ожиданием, но никто не посмел бы взять ни кусочка без команды, как и картошку, горка которой высилась рядом. Косте доверяли все – у него был удивительный глазомер.

С тыквой и картошкой покончили быстро, но вставать никому не хотелось. Зойка понимала, что эти крохи только разбудили притаившийся голод.

Сколько они уже в пути? Кажется, сорок шесть суток… Или сорок пять? Зойка силилась вспомнить и не могла. Слабость то и дело наплывала туманом. Надо было идти, но не хватало сил подняться с земли. Уже много дней они шли, не разбирая времени суток, просто когда ещё были на это силы. «Отдохнём немного», – решила Зойка.

– Посидим чуть-чуть, – сказала она, ложась на полузасохшую картофельную ботву, и перед её глазами поплыла бесконечная дорога, которая, казалось, вела в никуда.

Ей представился тот аул, откуда им посоветовали идти в Махачкалу. Они шли тогда всю ночь. Тощенький месяц едва освещал дорогу, но этого было достаточно, чтобы не потерять её. Дважды делали небольшие привалы, а утром набрели на островок каких-то кустарников и сели завтракать. В ауле их снабдили хорошо. Но дальше дорога шла вдали от селений, еды взять было негде, и в Махачкалу они пришли вконец измученными и голодными.