Идиля Дедусенко - Приключения Альки Руднева

– Да, прямо тир какой-то, – подхватил Степаныч. – Уж вроде все народные богатства поделили, а до сих пор идет стрельба по мишеням. Значит, есть еще что делить… А ты, малыш, тоже из детдома убежал?

– Нет, я из дома, – грустно сказал Антон. – Отец пьет, мать пьет, все время дерутся. Меня только тогда и замечали, когда я им под руку попадался. Отец избивал так, что с меня по полгода синяки не сходили.

– Это точно, – подхватил Петр. – Я когда его встретил, он весь был в синяках и ссадинах. Голодный…Лучше уж на улицу, чем с такими родителями жить.

– А им все равно, что я ушел, они меня искать не будут. Зачем я им? – Антон печально опустил голову.

Степаныч повернулся к Альке. Мальчик понимал, надо что-то рассказать о себе, но всю правду рассказывать не хотел, слишком тяжело было вспоминать о маме. Наконец, он выдавил:

– Мой отец тоже пьет, а мама…Мама умерла.

В глазах его блеснули слезы, но он быстро справился с собой и продолжал рассказывать о том, как добрался до Невинномысска, как попал к «кожаной» парочке, работал на них, обманом вытягивая у людей деньги, как ушел от них, честно заработал приличную сумму, даже хотел домой вернуться, но потерял деньги в один момент, как встретил тогда Петра и Антошку. Он умолчал только об истинной причине ссоры с сестрой, о том, как именно умерла мама. Но даже это половинчатое признание будто сняло с его души тяжесть. Алька видел: здесь ему верят и сочувствуют. Антон даже высказал опасение, вдруг Алька столкнется с «кожаной» парочкой.

– Ерунда, – успокоил Степаныч. – Город такой большой, тут своего соседа по подъезду можно годами не встретить.

Но жизнь иногда преподносит такие сюрпризы, о которых даже много поживший Степаныч не догадывался. Впрочем, его слова мальчика успокоили, и он охотно принял предложение Петра съездить вечером в один из переулков в центре города, где в это время раздавали беспризорникам «гуманитарную помощь»: горячую пищу и выпечку.

– Какого-то олигарха совесть замучила, – со смехом комментировал Петр, – вот он и выдает деньги на гуманитарку один раз в неделю.

– А вот вам и еще гуманитарная помощь, – вдруг весело сказал Степаныч. – Заходи, Кузьминична, садись с нами чай пить.

Кузьминична, стоявшая у порога, являла собой образец сказочной бабушки: поверх пестрого платья – длинный вязаный жакет, на голове – платочек из тонкой шерсти, на носу – очки, а в руках – корзиночка, накрытая чистенькой тряпочкой. Сразу было видно, что это добрейшая душа. И голос у нее был приятный.

– Никак, ты себе постояльцев пустил, Степаныч, – сказала она, слегка растягивая слова.

– Нет, Кузьминична, это внуки мои.

– Да у тебя вроде одна только внучка, и та уже большая.

– Так она по крови внучка, а эти – по родству души и общему несчастью, такие же бесприютные бедолаги, как я. Считай, на улице живем.

– Ну, в зиму так оставаться нельзя, – рассудила Кузьминична. – Ты сыну-то дозвонился, рассказал о своей беде?

– Лешке-то? А вот он-то самый первый виновник и есть!

– Не пойму я тебя…

– А чего тут не понять? Богачам родня тот, у кого денег тоже куры не клюют. Они нас и замечать не хотят. Но обиднее всего, когда свои…

– Да ты опять об Алексее? Он-то причем?

– А притом! Его это фирма, которая у меня квартиру обманом отняла.

– Да быть такого не может!

– Говорит, не знала та «Фея», что его отца облапошивает! Отца нельзя, а чужого можно? Кого ж я вырастил, Кузьминична?

Степаныч побледнел и схватился рукой за сердце. Мальчишки разом подскочили, Кузьминична ахнула, а старик, отхлебнув остывшего чая, успокоительно проговорил:

– Не помру… Назло им всем не помру, пока эта канитель с домом не кончится.

– Так ведь Алексей может тебя к себе забрать, – опять рассудила Кузьминична.

– Пред-ла-гал, – отозвался Степаныч. – Только я теперь к нему – ни ногой. И потом… Хочу, чтобы правда победила, справедливость!

– Ну, правда-то всегда так высоко, – заметила Кузьминична.

– В наших руках она, в наших! – не согласился Степаныч. – Только за нее бороться надо. И я не уступлю! Дождусь, когда этих мошенников на чистую воду выведут!

– Ну, ежели все-таки до холодов ничего не решится, – певуче заговорила Кузьминична, – ты приходи ко мне. Две раздельные комнаты… Что ж, не поместимся, что ли? Вы же с моим Митей так дружили, будто и не соседи вовсе, а братья. Он теперь поблизости от твоей Ксении лежит… Да разве ж я могу тебя в беде бросить? Поживешь у меня, пока все решится.

– А этих куда? – Степаныч кивнул на ребят. – Я теперь за них в ответе.

– Да с чего это тебе за них отвечать… – начала Кузьминична.

– А с того! – перебил Степаныч. – Кто-то же должен отвечать за обездоленных детей? Не должны они чувствовать, что не нужны никому в целом свете. Это про-ти-во-ес-тественно!

Не зная, как реагировать на такое заявление, Кузьминична заторопилась выкладывать из корзиночки на стол пирожки, приговаривая:

– Вот эти с картошечкой, а эти с яблоками. Вы ешьте, всем хватит. Я еще принесу.

От чая Кузьминична отказалась и ушла в некотором смущении. Она была готова поселить у себя на некоторое время соседа, друга семьи, но привести в дом незнакомых мальчишек с улицы…Смущенно чувствовали себя и ребята: каждый из них понимал, что если бы не они, то, может, Кузьминична и уговорила бы Степаныча пожить у нее. Старик он боевой, но сердце его подводит, и хорошо бы ему жить под присмотром.

Как-то само собой получилось, что «командиром» троицы стал Петр. Может, на правах старшего, а может, лидерство было заложено в его характере. Ближе к вечеру он распорядился:

– Нечего Степаныча объедать. Едем ужинать в переулок.

– В какой переулок?

– Я же говорил: есть такой переулок в центре города – туда привозят что-нибудь горячее для бездомных ребят. Я весной туда ездил.

– Так то весной, – с сомнением произнес Антошка. – Теперь, может, уже и не возят.

– Съездим – посмотрим, – решил Петр. – Не можем же все время у Степаныча есть.

Ребята согласно закивали головами: старик добрый, но не может он их все время кормить. Надо самим о себе заботиться.

До центра доехали на троллейбусе. Большая Садовая на пересечении с Буденновским проспектом, несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки, была полна народу. Сверкал огнями универмаг, напротив в кондитерской витрины зазывали тортами. Уловив жадные взгляды друзей, Петр небрежно сказал:

– Они только с виду вкусные, а на самом деле так себе, не мужская еда.

Ребята оторвали взгляды от витрины и последовали за Петром, который вел их дальше по центральной улице, сияющей огнями и благополучием. Но вот Петр свернул куда-то, потом еще раз, второй – и Алька поразился, что всего в нескольких метрах от ухоженного центра есть улицы с провалившимися тротуарами, со старыми корявыми домами, которые, казалось, вот-вот рухнут прямо на глазах. И он впервые подумал о том, что как-то в жизни все неправильно устроено, если существует такая разница между людьми и даже между улицами и домами. Стало совсем темно, и Алька уже не видел ни обшарпанных стен, ни колдобин на дороге и послушно шел за Петром, держа за руку Антошку. Они еще раз свернули за угол и оказались то ли в маленьком скверике, то ли во дворе между домами, где около единственной скамейки тускло светил фонарь на единственном столбе.