Василий Клёпов - Тайна Золотой долины [Издание 1958 г.]

— Ты что, очумел? — отмахивался от него Лёвка. — Я же по инструкции действую… Вот, пожалуйста…

Лёвка отбежал на несколько шагов от буйного утопленника и, вынув из кармана книжечку, показал ему «Инструкцию общества спасения на водах с шестью картинками».

Димка сел на песок, и его стало рвать.

— Вот видишь, а ещё дерёшься, — назидательно заговорил Лёвка. — Ведь помогло, а? Помогло?

Когда Димке полегчало, я стал его отчитывать:

— Что же ты сразу свалился?! Разве ты не помнишь, как дрались над пропастью Печорин с Грушницким? Как только Грушницкий выстрелил, Печорин сразу сделал вперёд три шага, чтобы не свалиться в пропасть.

— Да, Грушницкий был правильный боец, а это же — Федя! Разве он понимает что-нибудь в дуэлях?

И, верно, если бы Печорина трахнуть так палкой, он, пожалуй, сразу слетел бы в пропасть, и не было бы тогда никакого «Героя нашего времени», потому что Лермонтову не о ком было бы и писать.

Я предложил противникам подать друг другу руки в знак примирения, и они, хотя и неохотно, помирились.

Но зато потом мы чуть не умерли от смеха. Вот была дуэль! Такого удара, какой нанёс Димке Фёдор Большое Ухо, пожалуй, не сумел бы сделать ни один из трёх мушкетёров. [33] Три мушкетёра — это Атос, Лортос и Арамис. Про них написал французский писатель Александр Дюма. Такие же друзья были, вроде нас, но похуже. Мы хоть золото искать приехали, а они только и знали, что на дуэлях дрались. А какая в этом польза? Я бы, на месте Александра Дюма, даже писать об этих бездельниках не стал. — В. М.

Смех — смехом, а есть было нечего, и нам, как и многим другим, вставшим на Тропу, стала грозить голодная смерть. Я перемерил чашкой остатки муки, — всего четыре чашки! О лепёшках теперь нечего было и мечтать.

— А если подмешать в муку тёртой сосновой коры? — предложил Димка. — Наши предки во время голода, говорят, из тёртой коры даже пироги пекли.

— Ну, вот ещё! — проворчал Лёвка. — Лучше мы будем есть акриды и дикий мёд.

И он принялся рассказывать нам, что жил когда-то один пророк, который очутился в пустыне совсем без еды. И, представьте, не умер от голода, а прожил там, как король, и даже поправился на три килограмма. Этот чудак, оказалось, питался только акридами, то есть саранчой, и диким мёдом.

— Если хотите знать, — заключил Лёвка, — саранча и дикий мёд — это самая святая пища.

— Ты эти бабушкины сказки брось! — рассердился Димка. — Обжора! Я предлагаю разделить остаток муки на троих и готовить каждому отдельно.

— Это не дело, Дублёная Кожа! Мы не хищники с Клондайка, чтобы рвать друг другу глотки из-за лишнего куска. Делить ничего не будем: всё у нас должно быть общее. Из этой муки будем пока варить похлёбку, а там что-нибудь придумаем.

Я успокаивал ребят, а сам едва держался на ногах. С самого утра меня знобило, болела голова, но я крепился, сколько мог. Теперь мне стало совсем нехорошо, и я вынужден был лечь на нашу постель.

— Мне что-то нездоровится, Дублёная Кожа, — сказал я, кутаясь в одеяло и стуча зубами от озноба. — Дай мне аспирину из аптечки да подбрось дров в костёр.

Димка разжёг посредине хижины такой огонь, что, казалось, всё вокруг сейчас вспыхнет, а я не мог согреться. Меня трясло всё сильнее, и я почти не в состоянии был говорить.

— Ты, наверное, простыл вчера на Выжиге, — сказал Димка, — и теперь у тебя — грипп.

Но я-то знал, что это не грипп. У меня началась золотая лихорадка. [34] Ничего мудрёного нет. Во многих рассказах Джека Лондона даже привычные к северу золотоискатели заболевали этой ужасной болезнью. — В. М.

Я поманил к себе глазами Димку и, когда он наклонился надо мной, высказал ему свою последнюю волю.

— Мое дело плохо, Дублёная Кожа, и, может быть, ты слышишь мои последние слова. Слушай же меня внимательно. Ты был мне хорошим другом, Дублёная Кожа… Помнишь, как я срезался по арифметике и тебе дали записку, чтобы ты отнёс её моей матери?.. Ты её не отдал маме, а проглотил, чтобы скрыть все следы. И часто ты выручал меня, потому что всегда был настоящим другом. А теперь моя песенка спета, Дублёная Кожа.

Мне стало так жаль себя, что горло у меня перехватило, и мне стало стыдно перед товарищами за свою слабость. Я вспомнил, как разговаривал в свой предсмертный час Мэйсон с Мэйлмутом Кидом и продолжал:

— Напрасно ты говоришь мне о гриппе, Дублёная Кожа: меня не обманешь. У меня — золотая лихорадка, и я в лучшем случае протяну два или три дня. Но вы около меня не задерживайтесь… Это ни к чему, а вам надо идти искать золото. Это ваш долг… Вы не имеете права жертвовать им ради меня. Не забывайте, что танки для Красной Армии дороже Молокоеда.

Димка начал что-то говорить, но у меня в глазах пошли зелёные и красные круги, и я ничего не услышал.

Когда я очнулся, Димка с Лёвкой всё ещё сидели на нарах и смотрели на меня. У Лёвки на глазах были слёзы, и он всхлипывал, совсем как маленький.

— Ты что плачешь, Лёвка? — спросил я, и сам удивился тому, что у меня появился голос. — Мне уже лучше, и скоро я встану вместе с вами на Тропу.

Они дали мне ещё аспирину, потом согрели кофе. Лёвка сам сбегал с кружкой в речку и плеснул холодной воды в котелок, чтобы осела гуща.

— Я же вам приказал, чтобы вы оставили меня здесь и уходили…

— Нет, Молокоед, — возразил Димка, — это было бы не по-товарищески. Ведь мы же советские люди, а не сыны волка из Калифорнии или с Аляски.

— Но я же вам приказал, и вы обязаны были выполнить приказ командира.

— Приказ, конечно, есть приказ. Но не забывай, Молокоед: советские бойцы не бросают командиров на поле боя.

Хотя эти Димкины слова и шли вразрез с Джеком Лондоном, [35] Вы спросите, почему вразрез? А потому, что Джек Лондон писал всё больше о таких людях, для которых оставить товарища в беде было раз плюнуть. Мэйлмут Кид сам пристрелил раненого Мэйсона, а Мэйсон — ему друг! И Джек Лондон ещё говорит, что лучше Кида не было никого от Фриско до Доусона! Кид — закалённый и мужественный, но я бы не хотел остаться с ним один в Золотой долине. Димка и Лёвка против него жалкие чечако, но они тебя ни за что не бросят. А это и ценно. — В. М. но мне они понравились. Я бы тоже никогда не бросил Димку или Лёвку одного умирать в чьей-то хижине.

Весь день Димка и Лёвка так и просидели около меня. Лёвка, хоть и обжора, но тут не позволил Димке даже прикоснуться к муке.

— Это — Молокоеду! Мы здоровые, а его надо поддерживать.

И они легли спать голодные.

Утром мне стало лучше. Я попросил Лёвку достать книгу профессора Жвачкина «Полезные и вредные растения» и пойти в лес организовать что-нибудь для обеда.

Пока он ходил, мы развели костёр и поставили на огонь мучную похлёбку. Котелок уже кипел, а Лёвки всё не было.