Рафаэль Михайлов - Тайной владеет пеон

Фоджер подошел к карте, задумчиво побарабанил по ней и порывистым движением задернул штору.

— Ну, ну, приляг на диван, Хусто, — предложил он. — Тебе нужен отдых.

Фоджер что-то шепнул капитану, и тот вышел. Слов­но прогуливаясь по комнате, американец передвинул торшер [5] Лампа на высокой подставке. так, что свет не падал на мальчика, придвинул кресло к дивану и уселся, заслонив своей широкой спи­ной Хусто. Офицеры вернулись к карточному столу. Полковник Леон подремывал.

Капитан вошел вместе с горничной. Фоджер при виде Каталины встрепенулся и вкрадчиво спросил:

— Ты кого-нибудь ждешь, сеньорита?

— Жду, сеньор.

— Кого же? Каталина присела.

— Сна, сеньор! За день до того набегаешься, до того набегаешься, что всех постояльцев хочется взашей вы­толкать.

— Ты умная девчонка, — грубо сказал Фоджер, — только не лги. Ты знаешь этого парня?

Он отодвинулся и приоткрыл абажур торшера. Яркий свет, правда, слегка смягченный голубоватым плафоном, разлился по лицу Хусто. Мальчик лежал с открытыми глазами и равнодушно смотрел на Каталину.

Фоджер так и впился в лицо маленькой горничной. Она, казалось, с любопытством поглядывала на Хусто, потом кокетливым движением поправила лепесток в во­лосах и вдруг звонко рассмеялась:

— Ну и глазищи у него. Как у нашего мула.

Хусто приподнялся на диване:

— Велите ей заткнуть глотку, сеньор офицер. Отец не позволял прислуге так говорить с нами…

Полковник проснулся:

— Верно! — закричал он.— Мой друг Орральде не терпел, когда слуги фамильярничают. Но этой девочке можно. Она знает песни!

— Перестаньте орать, — с досадой сказал Фоджер.

— Я хочу слушать песни! Для чего я живу, как не для песен! Вот тебе гитара, девчонка, пой! Я приказы­ваю тебе петь!

Он сорвал со стены гитару и бросил ее Каталине. Девочка едва успела подхватить инструмент.

— Каталина поет только друзьям, — буркнул Фод­жер.

— Если сеньоры офицеры очень просят. — вдруг шаловливо сказала Каталина.

Офицеры зааплодировали.

Легко и быстро скользя пальцами по нежным стру­нам, Каталина начала с легкого говорка, и только потом в ее речитатив ворвалась буйная и дерзкая мелодия, которую она не то подслушала у старших, не то присо­чинила сама:

Глаза девчонки блеснули, и подойдя к Фоджеру, она отвесила ему насмешливый поклон:

— Девчонка не из пугливых, — буркнул Фоджер. Офицеры расхохотались. А Каталина уже была возле полковника.

Очевидно, смысл последнего куплета дошел до пол­ковника. Он попытался приподняться из-за стола, обвел всех мутным взглядом, но тут же рухнул.

Хусто вдруг присвистнул:

— Будь здесь дон Орральде, он бы тебе всыпал. Каталина подбежала к мальчишке и, ударив по стру­нам гитары, не скрывая насмешки, пропела:

Шумная компания расхохоталась и подхватила припев:

Каталина осторожно положила гитару на стол и, при­сев в легком реверансе, спросила:

— Сеньорам офицерам понравилась песенка?

— Безусловно, — ответил за всех Фоджер, подавая ей стакан вина. — Выпей — ты заслужила.

— Благодарю, сеньор. Но прислуге отеля запре­щается пить во время дежурства. И она выскользнула из комнаты.

— А ведь песня крамольная, — сказал капитан. — Где она нахваталась таких шуток?

— Когда мы высаживались в Пуэрто, — заметил Фоджер, — я вздернул дюжину ее сверстниц за подобные куплеты.

Полковник Леон встрепенулся.

— Стрелять, жечь и вешать! — вот мой девиз. И на­чать с молокососов — иначе... Я говорю вам, — иначе мы не получим здорового поколения и без этих красных идей.

— Вы напились, полковник! — Фоджер поморщился.

— Стрелять! И всё тут! Мой друг Аугусто Чако, сту­пив после десятилетнего перерыва на эту землю, начал с того, что пристрелил собственное чадо.

С дивана послышался сдавленный возглас.

— Ты что, Хусто? — спросил полковник.

— Вы мне сейчас напомнили отца! — быстро ото­звался Хусто. — Он такой же горячий и так же ненавидит красных.

Фоджер подошел к карте. Двое высказались за то, чтобы карательную экспедицию направить к устью Рио Дульсе. Неожиданно прервав офицеров, Фоджер обра­тился к Леону:

— Вам нужно до утра выспаться, полковник. Да и мальчику пора отдохнуть. Заберите его к себе.

Он бросил взгляд на диван: отвернувшись к стене, Хусто крепко спал.

Когда полковник, ведя заспанного Хусто, вышел, Фоджер сказал капитану:

— Закройте обоих до утра. Глаза мальчишки мне не очень нравятся.

Капитан пожал плечами.

— Если это сын дона Орральде...

Отель погрузился в темноту, когда Каталина, набро­сив на плечи легкую черную косынку, спустилась к вы­ходу. В подъезде ее окликнул часовой:

— Куда собралась? До утра никого не выпускаем.

— У меня сестренка прихворнула, сержант, — ска­зала девочка.

— Возвращайся обратно, — приказ касается всех.

Каталина вернулась в свою каморку, с минуту поси­дела на узкой дощатой кровати, подумала и выскочила в коридор. Прошла несколько дверей, свернула во вто­рой коридор, откуда еле приметная дверь выводила на площадку служебной лестницы. Три пролета — и Ката­лина оказалась в подвальном помещении.

Каталина была в кладовой не впервые, но каждый раз ее приводило в восторг обилие хранящихся здесь даров щедрой гватемальской природы. На широких холодильных платформах из плексигласа лежало неж­но-розовое мясо индеек, а рядом в шуршащие кукуруз­ные листья были завернуты белоснежное куриное филе и очень сочное мясо гигантской ящерицы — игуаны. Неистощимой выдумке гватемальских крестьян были обязаны своим существованием десятки сортов фасоли и бобов, среди которых выделялись крупные черные зерна, особенно любимые в северных провинциях. Банановые полумесяцы состязались по совершенству форм с яркими стручками чилийского перца. Бесконечные ряды ананасов напоминали музейную коллекцию ста­ринных корон. Арбузообразные масапаны, которые по­даются на стол и к жаркому и на десерт, заслоняли оранжевую и багряную кожуру апельсиновых рядов.