Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]

Спустя некоторое время лорд Гертфорд сказал себе: «Если бы еще он был самозванец, если бы он выдавал себя за принца, — это было бы естественно; в этом был бы какой-нибудь смысл. Но слыхал ли кто о таком самозванце, который, видя, что и король, и двор, и все зовут его принцем, отрицал бы свой сан и отказывался от тех почестей, которые воздаются ему. Нет! Клянусь святым Свитином, нет! Он истинный принц, потерявший рассудок».

Первый королевский обед Тома.

Около часу пополудни Том безропотно перенес пытку переодевания к обеду. Его опять нарядили в такой же роскошный костюм, как и раньше, но сменили на нем решительно все — от воротничков до чулок. Затем с большими церемониями проводили его в обширную, богато убранную залу, где был накрыт стол на одного человека. Вся посуда была из литого золота и украшена такими узорами, которые делали ее драгоценной, так как все это была работа Бенвенуто Челлини. [11] Бенвенуто Челлини (1500–1571) — знаменитый итальянский скульптор и резчик по металлу.

В комнате толпились высокородные прислужники. Капеллан [12] Придворный священник. прочел молитву, и проголодавшийся Том готов был уже наброситься на еду; но ему помешал милорд граф Беркли, подвязавший ему под шею салфетку; важная обязанность подвязывания салфетки принцам Уэльским была наследственной в семье этого лорда. Рядом стоял виночерпий, предупреждавший все попытки Тома налить себе своими руками вина. Тут же находился другой лорд — отведыватель. Он состоял при его высочестве принце Уэльском исключительно для того, чтобы пробовать по первому требованию все подозрительные блюда, и таким образом рисковал быть отравленным. В то время отведыватель был уже ненужным украшением в королевской столовой, так как ему ее часто приходилось исполнять свои обязанности; но были времена за несколько поколений до Генриха VIII, когда должность отведывателя была чрезвычайно опасной и мало кто добивался такого почетного сана. Странно, что эту обязанность не возложили на какого-нибудь пса или химика — но кто постигнет королевские обычаи!

Был тут и лорд д'Арси, первый камергер. Зачем и для какой надобности, неизвестно, но он был тут, и с этим ничего не поделаешь! Был тут и лорд-дворецкий. Он стоял у Тома за спиной и следил, чтобы весь церемониал был соблюдаем до мельчайших подробностей. Церемониалом распоряжались лорд главный лакей и лорд главный кухмистер, которые стояли поблизости. Кроме них, у Тома было еще триста восемьдесят четыре человека прислуги, но, разумеется, не все они находились в столовой; и четверти их не присутствовало при этом обеде. Том даже не подозревал, что они существуют.

Все присутствующие были предварительно вышколены; им было приказано не забывать, что у принца временное потемнение рассудка, и не удивляться его причудам. Вскоре эти причуды обнаружились перед ними вполне, но вызвали в слугах не смех, а только сострадание. Им горько было видеть, что их возлюбленный принц поражен таким тяжким недугом.

Бедный Том брал кушанья прямо руками, но никто не позволил себе улыбнуться или хотя бы подать вид, что заметил его поведение. Он с любопытством и глубоким интересом разглядывал свою салфетку, потому что ткань ее была тонка и красива, и наконец простодушно сказал:

— Пожалуйста, возьмите ее прочь, чтобы я нечаянно не запачкал ее.

Наследственный подвязыватель салфетки без всяких возражений почтительно убрал ее прочь.

Том брал кушанья руками.

Том с любопытством разглядывал репу и салат, а потом спросил, что это такое и можно ли это есть, потому что и репу и салат только недавно перестали вывозить из Голландии как особое лакомство и начали выращивать в Англии. [13] До конца царствования Генриха VIII в Англии не растили ни салата, ни моркови, ни репы, ни других овощей. Все овощи привозились из Голландии и Фландрии и считались необыкновенной роскошью. Когда королеве Екатерине хотелось поесть салата, она была принуждена посылать за ним специального гонца в Голландию. ( Юм. История Англии, т. III, стр. 324 ). На его вопрос ответили серьезно и почтительно, не выказав ни тени удивления. Покончив с десертом, он набил себе карманы орехами; никто не удивился такому поступку, и все сделали вид, что не заметили его.

Зато сам Том почувствовал, что сделал неловкость, и сконфузился, потому что за весь обед это было первое, что ему позволили сделать собственными руками, и он не сомневался, что сделал что-то очень неприличное, не подобающее королевскому сыну. В эту минуту мускулы его носа стали подергиваться. Кончик носа сморщился и вздернулся кверху. Это состояние затягивалось, и тревога Тома росла. Он умоляюще смотрел то на одного, то на другого из лордов свиты; даже слезы выступили у него на глазах. Лорды бросились к нему с огорченными лицами, умоляя сказать, что случилось. Том сказал с неподдельным страданием в голосе:

— Прошу снисхождения, милорды: у меня мучительно чешется нос. Каковы обряды и обычаи, соблюдаемые здесь в подобных случаях? Пожалуйста, поспешите ответом, я просто не в силах терпеть!

Никто не улыбнулся; у всех были грустные, озабоченные лица, все смущенно переглядывались, как бы прося помощи и совета. Но перед ними была глухая стена, и во всей английской истории ничто не указывало, как через нее перешагнуть. Главного церемониймейстера не было, и никто не дерзал пуститься в плавание по этому неведомому морю, никто не отваживался разрешить на свой риск эту серьезную и важную задачу. Увы! наследственного щекотальщика в Англии не было. Тем временем слезы вышли из берегов и потекли у Тома по щекам. Его нос чесался все сильнее и сильнее, и наконец природа опрокинула все преграды придворных приличий, и Том, мысленно моля о прощении, если он поступает вопреки этикету, облегчил сокрушенные сердца приближенных, почесав свой нос собственноручно.

Обед кончился; один из лордов поднес Тому большую неглубокую чашу из чистого золота, наполненную ароматной розовой водой для полоскания рта и омовения рук; наследственный подвязыватель салфетки стал поблизости, держа наготове полотенце. Том в недоумении рассматривал таз, потом взял его в руки, поднес к губам с самым серьезным видом, отпил глоток и тотчас же возвратил золотую посудину лорду, который стоял у стола.

— Нет, милорд, это мне не по вкусу. Запах приятный, но крепости нет никакой.

Эта новая выходка принца, доказывавшая, что рассудок его поврежден, никого не рассмешила; все только огорчались и болели душой при виде такого грустного зрелища.