Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]

Граф начал деликатнейшим образом наставлять Тома, как следует ему держаться во время этих парадных обедов. Под видом довольно прозрачных «напоминаний» о том, что Тому, будто бы, было отлично известно, он сообщил ему весьма ценные сведения. К великому удовольствию графа, оказалось, что Тому нужна в этом отношении весьма небольшая помощь. Догадливый мальчик успел получить все необходимые инструкции от Гэмфри Марло, потому что быстрокрылая молва об этих публичных обедах давно уже носилась по дворцу, и Гэмфри сообщил о ней Тому несколько минут назад. Том, конечно, предпочел умолчать о своем разговоре с Гэмфри.

Видя, что память короля значительно окрепла, граф решил подвергнуть ее, будто случайно, еще нескольким испытаниям, чтобы судить, насколько подвинулось выздоровление. Результаты получались отрадные — не всегда, а в отдельных случаях: там, где оставались следы от разговоров с Гэмфри. Милорд остался чрезвычайно доволен и сказал голосом, полным надежды:

— Теперь я убежден, что, если ваше величество напряжете свою память еще немного, вы разрешите нам тайну большой государственной печати. Еще вчера эта большая печать имела важное значение, сегодня уже утраченное, так как ее служба закончилась с жизнью нашего почившего монарха. Угодно вашему величеству сделать усилие?

— Если ваше величество напряжете свою память…

Том растерялся. Большая печать — это было нечто совершенно ему неизвестное. После минутного колебания он взглянул невинными глазами на Гертфорда и простодушно спросил:

— А какова она с виду?

Граф чуть заметно вздрогнул и пробормотал про себя:

— Увы! ум у него опять помутился. Неразумно было заставлять его напрягать свою память…

Он ловко перевел разговор на другое, чтобы Том и думать забыл о злополучной печати. Достигнуть этого ему было очень нетрудно.

Том — король.

На другой день явились иностранные послы в сопровождении блестящей свиты, и Том принимал их, восседая на троне, с великолепной и даже грозной торжественностью. Вначале пышность этой сцены пленяла его взор и воспламеняла фантазию, но прием был долог и скучен, речи тоже были долги и скучны, так что удовольствие под конец превратилось в тягостную и тоскливую повинность. Время от времени Том произносил слова, подсказанные ему Гертфордом, и добросовестно старался выполнить всю церемонию; но это дело было для него еще внове, и он справлялся с ним не слишком удачно. Вид у него был королевский, но чувствовать себя королем он не мог. Поэтому он был искренно рад, когда церемония кончилась.

Большая часть дня была «истрачена зря», — как выразился он мысленно, — истрачена на разные пустые занятия, к которым вынуждала его королевская должность. Даже два часа, уделенные для царственных забав и развлечений, были ему скорее в тягость, чем в радость, так как он был скован по рукам и ногам чопорным и строгим этикетом. Зато потом он отдохнул душою наедине со своим «пажом для побоев». Эта беседа принесла ему немалую пользу, так как доставила ему и развлечение и полезные сведения.

Третий день царствования Тома Кэнти прошел так же, как и другие дни, с той разницей, что теперь ему было легче и он чувствовал себя не так неловко, как в первое время; он начинал привыкать к своему положению и к новой среде; цепи еще тяготили его, но значительно реже, и с каждым часом постоянная близость знатнейших лордов и их преклонение пред ним все меньше конфузили и удручали его.

Одно только мешало ему спокойно ждать приближения следующего, четвертого, дня — страх за свой первый публичный обед, который был назначен на тот день.

В программе четвертого дня были и более серьезные вещи: Тому предстояло впервые председательствовать в государственном совете и высказывать свои суждения и желания по поводу той политики, какой должна придерживаться Англия в отношении разных чужеземных народов, ближних и дальних, разбросанных по всему земному шару; в этот же день предстояло формальное назначение Гертфорда лордом-протектором, и еще многое важное должно было совершиться в тот день; но для Тома все это было ничто в сравнении с пыткой, ожидавшей его на публичном обеде, когда он будет одиноко сидеть за столом, под множеством устремленных на него любопытных взглядов, в присутствии множества ртов, шопотом высказывающих разные замечания о каждом его малейшем движении и о его промахах, если он будет настолько несчастен, что сделает какой-нибудь промах.

Но ничто не могло задержать наступления четвертого дня, и вот этот день наступил. Он застал бедного Тома угнетенным, рассеянным. Дурное состояние духа держалось в нем упорно и долго. Том был не в силах стряхнуть с себя эту хандру. Обычные утренние процедуры показались ему особенно тягостными. Он снова почувствовал всю тоску своего пленения.

После полудня его привели в обширный аудиенц-зал, где он, в беседе с графом Гертфордом, должен был ждать, пока пробьет условленный час официального приема важнейших сановников и царедворцев.

Немного погодя Том подошел к окну и стал с интересом всматриваться в оживленное движение на большой дороге, проходившей мимо дворцовых ворот, сожалея, что он сам не может принять участия в этой вольной и веселой суете. Вдруг он услыхал топот ног и увидал беспорядочную толпу мужчин, женщин и детей низшего, беднейшего сословия, которые с криками и свистом бежали вниз по дороге.

Том подошел к окну.

— Хотел бы я знать, что там происходит! — воскликнул он с детским любопытством.

— Вы — король… — низко кланяясь, сказал ему граф. — Ваше величество разрешит мне выполнить ваше желание?

— Да! да! пожалуйста! я буду очень рад! — взволнованно крикнул Том и про себя добавил, чрезвычайно довольный: «По правде говоря, быть королем не так уж и скверно: тяготы этого звания возмещаются изредка разными удобствами и выгодами».

Граф крикнул пажа и послал его к начальнику стражи:

— Пусть задержат толпу и узнают, куда она бежит и зачем. По повелению короля…

Несколько мгновений спустя многочисленный отряд королевских гвардейцев в блистающих стальных латах вышел гуськом из ворот и, выстроившись на дороге, преградил путь толпе. Посланный вернулся и доложил, что толпа следует за женщиной, мужчиной и девочкой, которых ведут на казнь за преступления, совершенные ими против спокойствия и величия Англии.

Смерть — насильственная лютая смерть — ожидает троих несчастных. В сердце Тома словно что оборвалось. Сострадание овладело им всецело и вытеснило все другие чувства; он не подумал о нарушении закона, о тех муках и о тех ущербах, которые эти преступники, может быть, нанесли своим жертвам: он не мог думать ни о чем, кроме виселицы и страшной участи, ожидающей осужденных на казнь. В своем волнении он даже забыл на минуту, что он не настоящий король, а поддельный, и, прежде чем он успел подумать, у него вырвалось из уст приказание: