Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]

Том отлично пообедал, хотя и сознавал, что сотни глаз провожают каждый кусок, подносимый им ко рту, и глядят, как он глотает его, с таким огромным интересом, будто это не еда, а взрывчатое вещество, которое разорвет их монарха на части. Он старался не спешить и точно так же старался ничего не делать сам для себя, а ждать, пока особо приставленное для этой цели лицо опустится на колено и сделает за него все, что нужно. За весь обед у него не было ни единого промаха — блистательный, великолепный триумф!

Когда обед кончился и Том удалился в окружении пышной свиты, под веселые звуки барабанов и труб, среди грома приветственных криков, — он невольно подумал, что хотя обедать публично не такое уж легкое дело, он все же готов претерпеть эту пытку по нескольку раз в день, лишь бы избавиться от других, более тяжких и мучительных обязанностей своего королевского звания.

Король Фу-Фу Первый.

Майлс Гендон торопливо шагал по мосту, направляясь к саутворкскому берегу. Он зорко всматривался в каждого прохожего, надеясь настигнуть и захватить тех, кого искал. Но надежда его не сбылась. На мосту указали ему, куда эти люди направились, и он мог проследить часть их пути в Саутворке, но там их следы обрывались, и он совершенно не знал, что ему делать дальше. И все же до самого вечера он продолжал свои поиски. Ночь застала его изнуренным, голодным. Цель, к которой он так жадно стремился, была так же далека от него, как и утром. Он поужинал в таверне Табарида и лег спать, решив на другой день встать пораньше и обшарить весь город до последнего переулка. Он долго раздумывал, что предпринять, и в конце концов пришел к такому выводу:

«Мальчик, при первой возможности, убежит от негодяя, выдающего себя за его отца. Вернется ли он в Лондон, в свое старое жилье? Нет! Потому что он будет бояться, как бы его опять не поймали. Что же он сделает? В целом мире у него есть единственный друг и защитник, Майлс Гендон, и он, естественно, попытается разыскать своего друга, если только для этого ему не понадобится возвращаться в Лондон и подвергать себя новым опасностям. Он, вероятно, пойдет по направлению к Гендон-холлу, так как знает, что Майлс собирался итти туда, в свой родной дом. Да, дело ясное, — надо, не теряя времени тут, в Саутворке, отправляться через Кэнт и Монкс-Голм, обыскивая по дороге леса и расспрашивая прохожих о мальчике».

Вернемся теперь к пропавшему без вести маленькому королю.

Оборванец, который, по словам трактирного слуги, подошел будто бы тут же на мосту к королю и молодому человеку, на самом деле не подходил к ним, но следовал за ними по пятам. В разговор с ними он не вступал. Левая рука его была на перевязи, и на левый глаз был налеплен широкий зеленый пластырь. Оборванец слегка прихрамывал и опирался на толстую дубовую палку. Молодой человек повел короля в обход через Саутворк, мало-помалу приближаясь к большой проезжей дороге. Король начинал сердиться, говорил, что дальше не пойдет, что не подобает ему ходить к Гендону, что Гендон обязан явиться к нему. Он не потерпит такой оскорбительной дерзости. Он останется здесь.

Молодой человек сказал:

— Ты хочешь остаться здесь, когда твой друг лежит раненый в лесу? Ладно, оставайся!..

Король сразу заговорил по-другому.

— Раненый? — воскликнул он. — Кто посмел его ранить? Впрочем, не в этом дело. Веди же меня к нему! Скорее, скорее! Что у тебя, свинцовые гири на ногах? Ранен? Поплатится же за это виновный, будь он хоть сыном герцога!

До леса было еще довольно далеко, но они быстро прошли это расстояние. Молодой человек осмотрелся, нашел воткнутый в землю сук, к которому была привязана какая-то тряпочка, и повел короля в лес; время от времени им попадались такие же сучья, служившие, очевидно, путеводными вехами. Наконец они дошли до поляны, где стоял обгорелый дом. Рядом с домом виднелись заброшенные развалины риги. Нигде не было никаких признаков жизни. Кругом царила полная тишина. Молодой человек вошел в ригу, король быстро вбежал за ним. И здесь ни души. Король бросил на молодого человека удивленный, подозрительный взгляд.

— Где же он?

В ответ послышался насмешливый хохот. Король пришел в ярость, схватил полено и хотел броситься на врага, но в эту минуту с другой стороны кто-то захохотал над самым его ухом. То был хромой бродяга, следовавший за ним по пятам. Король повернулся к нему и сердито спросил:

— Кто ты такой? Чего тебе надо здесь?

— Брось эти шутки и перестань бушевать! — сказал бродяга. — Не так уж хорошо я перерядился, чтобы ты не мог узнать родного отца.

— Ты не отец мне… Я тебя не знаю… Я король… Если ты скрыл моего слугу, найди и отдай его мне, или ты горько раскаешься!

Джон Кэнти ответил суровым, размеренным голосом:

— Я вижу, что ты сумасшедший, и мне неохота наказывать тебя; но если ты вынудишь меня, я тебя накажу… Здесь твоя болтовня неопасна, потому что здесь тебя некому слушать, некому обижаться на твои безумные речи; но все же тебе следует держать язык за зубами, чтобы не повредить нам на новых местах, там, где мы будем жить. Я убил человека и не могу оставаться дома, и тебя не оставлю, так как мне нужна твоя помощь. Из мудрой предосторожности я переменил свое имя, — теперь меня зовут Джон Гоббс, а тебя — Джэк, — запомни это раз навсегда! Теперь говори: где твоя мать, где сестры? Они не пришли на условленное место, — известно тебе, где они?

Король угрюмо ответил:

— Не приставай ко мне со своими загадками! Моя мать умерла, мои сестры во дворце.

Молодой человек собирался опять захохотать; оскорбленный король чуть было не кинулся на него с кулаками, но Кэнти, или Гоббс, как он теперь называл себя, удержал своего спутника:

— Тише, Гуго, не дразни его: он не в своем уме, а ты еще больше его раздражаешь. Садись, Джэк, и успокойся; сейчас я дам тебе поесть.

Гоббс и Гуго стали о чем-то тихо разговаривать между собой, а король, чтобы избавиться от этого неприятного общества, отошел в самый дальний угол риги. Здесь царила полутьма, и пол на целый фут был покрыт соломой. У короля не было одеяла, чтобы укрыться, и он зарылся в солому и скоро погрузился в свои мысли. У него было много горестей, но все мелкие беды были слишком ничтожны перед великим горем утраты отца. Имя Генриха VIII заставляло трепетать весь мир; при этом имени каждому рисовался тиран, дыхание которого все разрушает, рука которого умеет лишь карать и казнить; но для мальчика с этим именем были связаны только сладостные воспоминания, и образ, который он вызывал в своей памяти, дышал любовью и лаской. Он припоминал длинный ряд задушевных разговоров с отцом, с нежностью думал о них, и неудержимые слезы, струившиеся по его щекам, показывали всю глубину его горя. День клонился к вечеру, и мальчик, истомленный своими невзгодами, понемногу заснул спокойным, целительным сном.