Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]

Вокруг царит тишина, факелы светят тускло, часы лениво ползут. Но вот, наконец, рассветает, факелы потушены, мягкий свет разливается по огромному зданию. Теперь ясно можно различить все очертания этого благородного храма, но они вырисовываются мягко, как бы во сне, так как солнце слегка подернуто тучами.

В семь часов сонная монотонность этого ожидания впервые нарушается: с последним ударом в Северном приделе появляется первая знатная лэди, одетая, как Соломон в его славе; распорядитель в шелку и бархате провожает ее к отведенному для нее месту; другой, такой же нарядный, подобрав длинный шлейф леди, идет за нею и, когда она уселась, укладывает шлейф у нее на коленях. Затем он подставляет ей под ноги скамеечку и кладет неподалеку корону, чтобы лэди могла найти ее, когда настанет время всем представителям аристократии возложить на себя свои короны.

Появляется первая знатная лэди.

Супруги пэров появляются одна за другой, блестящей вереницей, а между ними мелькают нарядные распорядители, усаживая их и устраивая. Теперь внутренность храма представляет собою довольно оживленное зрелище. Везде жизнь, движение, яркие мелькающие краски. Немного погодя водворяется снова тишина; лэди все пришли и все уселись на свои места, целый акр человеческих цветов, пестрый и, как Млечный путь, сверкающий морозной пылью брильянтов. Тут перед вами все возрасты: старухи, сморщенные, желтые, седые — чуть не столетние, которые помнят коронацию Ричарда III и его смутные, давно забытые времена, и красивые пожилые дамы, и прелестные молоденькие женщины; есть и хорошенькие нежные девушки с блестящими глазами и свежими щеками; легко может статься, что они даже не сумеют надеть своих усыпанных алмазами коронок, когда придет великая минута: для них это дело новое, и справиться с волнением им будет не легко. Впрочем, нет, — мы шутим, — этого не может случиться, ибо у всех этих дам прическа устроена таким образом, чтобы можно было по первому сигналу быстро и безошибочно посадить коронки на надлежащее место.

Мы уже видели, что разодетые лэди усыпаны брильянтами, мы уже знаем, что это зрелище прелестно; однако настоящие чудеса еще впереди. Около девяти часов небо внезапно проясняется, и потоки солнечного света заливают внутренность собора, скамьи с нарядным дамами; каждый ряд горит ослепительными разноцветными огнями, и внезапная яркость этого зрелища пронзает нас, как электрический ток! Но вот в полосу света вступает чрезвычайное посольство из какой-то дальней восточной земли, замыкающее шествие других иностранных послов, — и у вас захватывает дыхание, такой блеск оно разливает вокруг себя; послы с головы до ног усыпаны драгоценными каменьями и при каждом движении сыплют вокруг пляшущие снопы алмазных искр.

Но переведем наш рассказ ради удобства в прошедшее время. Прошло часа два, два с половиной; глухой артиллерийский залп возвестил о прибытии короля и процессии; утомленная ожиданием толпа обрадовалась. Все знали, что придется еще подождать, так как королю надо одеться и приготовиться к торжественной церемонии; но теперь ожидание можно будет приятно заполнить разглядыванием пэров королевства, появляющихся во всем их пышном одеянии. Каждого пэра распорядители с почетом отводили на место и клали возле него его корону; зрители на хорах с живым любопытством наблюдали за всем: большинство из них впервые видели графов, герцогов и баронов, имена которых прославляются историей уже в течение пятисот лет. Когда, наконец, все пэры уселись, с хоров открылось столь дивное зрелище, что, действительно, стоило взглянуть на него, чтобы потом помнить всю жизнь.

Теперь на подмостки вступали один за другим епископы в парадном облачении, в митрах и занимали отведенные им места; за ними следовал лорд-протектор и другие важные сановники, а за сановниками — гвардейцы, закованные в сталь с ног до головы.

Наступила минута напряженного ожидания: наконец по сигналу грянула торжественная музыка, и Том Кэнти, в длинной мантии из золотой парчи, появился в дверях и поднялся на подмостки. Вся толпа, как один человек, встала, и началась церемония коронования.

Все аббатство наполнилось звуками торжественного гимна, и под звуки этого гимна Тома Кэнти подвели к трону. Один за другим совершались издревле установленные обряды, величавые и торжественные, и зрители жадно следили за ними; но чем скорее приближался конец церемонии, тем бледнее становился Том Кэнти, тем сильнее терзало отчаяние его кающуюся душу.

Наконец наступил последний обряд. Архиепископ кентерберийский взял с подушки корову Англии и поднял ее над головой дрожавшего всем телом мнимого короля. В тот же миг словно радуга озарила внутренность собора, так как все дворяне, как один человек, взяли свои коронки, возложили себе на головы и замерли.

Аббатство наполнилось смутным гулом. В эту торжественную минуту вдруг появилось новое действующее лицо, никем раньше не замеченное. То был мальчик, с непокрытой головой, в рваных башмаках, в грубой плебейской одежде. С торжественностью, совсем не подходившей к его грязному платью и жалкой внешности, он поднял руку и крикнул:

— Запрещаю вам возлагать корону Англии на эту преступную голову! Я — король!

В один миг мальчик был схвачен множеством негодующих рук. Но Том Кэнти в своем царственном одеянии прыгнул вперед и звонким голосом крикнул:

— Отпустите его и не троньте! Он действительно король!

Паника овладела собравшимися; пораженные, все приподнимались на своих местах и, переглядываясь, рассматривали главных действующих лиц этой странной сцены, словно не понимая, наяву они это видят или во сне. Лорд-протектор был изумлен не меньше других, но скоро овладел собой и воскликнул властным голосом:

— Не обращайте внимания на слова его величества: им опять овладел недуг. Схватите бродягу!

Его послушались бы, если бы мнимый король не топнул ногой и не крикнул:

— Под страхом смерти запрещаю вам трогать его: он — король!

Руки отдернулись. Все собрание замерло: никто не двигался, никто не говорил; правду сказать, никто и не звал, что делать и что говорить, — так странно и неожиданно было все случившееся. Пока все старались овладеть собою и собраться с мыслями, виновник переполоха подходил все ближе и ближе, с гордой осанкой и поднятым челом; он ни разу не остановился; и, пока все колебались в растерянности, он взошел на подмостки. Мнимый король с радостным лицом бросился ему навстречу, упал перед ним ка колени и воскликнул:

— О, государь! позволь бедному Тому Кэнти первому присягнуть на верность тебе и сказать: возложи на себя свою корону и вступи в свои права!