Евгений Астахов - Рукопись в кожаном переплете

Мы были свободными людьми, над нами не свистел кнут надсмотрщика. Нас не могли бить сеньоры без риска получить удар за удар. Мы были свободны, хотя и не всегда сыты. Порой чашка маниоки и кусок рыбы были мне и обедом, и ужином.

Вечером, когда красный шар солнца опускался за край моря, мы, сидя на порогах своих хижин, пели песни. То протяжные, то веселые песни нашего острова. В них звучали торжественные и печальные мелодии старинных испанских серенад времен первого адмирала, и тягучие индейские напевы, и буйные звуки боевых африканских песен. Все было в них. Это были песни трех стран света: Европы, Америки и Африки, и моя маленькая Куба находилась в середине, словно была сердцем этих трех великих континентов.

Даже молодой алькальд Педро Форменас, сын старика Кристобаля, слушал эти песни, стоя на крепостной стене, которой была обнесена его громадная и мрачная усадьба.

Вечер принадлежал песне, короткая ночь — сну, а день — слезам и поту. Тысячи негров от самой ранней зари и до заката работали на плантациях Форменаса.

Каждый раз, выплачивая мне заработанные мною песо, алькальд говорил:

— Какого дьявола ты гнешь спину на плантации? Неужели ты думаешь, что я рассыпал по всей земле золотой песок и ты найдешь его крупинки, ползая по ней? Вот все твои находки, — и он звякал несколькими песо, подбрасывая их на ладони. — Ты мог бы иметь в пять, даже в десять раз больше. Ты здоровый и ловкий парень, у тебя крепкие кулаки и зоркие глаза. Иди ко мне в надсмотрщики, будешь у меня первым майордомо [5] Надсмотрщик (исп.) . Это не так уж плохо. Верно, парень?

— Нет, сеньор, — отвечал я ему. — Я человек, а не собака. Не мое дело сторожить таких же людей, как и я.

— А ла гран пута! [6] Ругательство (исп.) — ругался взбешенный моим упорством алькальд. — Тебе предлагают быть майордомо у негров, а не у людей, черт побери!

— Негры тоже люди, сеньор. У них та же душа и то же сердце, что и у любого из нас.

— Убирайся вон! Погоди, я доберусь до тебя! Благодари бога, что я помню заслуги твоего деда перед королем Великой Испании. А не то я с тобой не так поговорил бы. Кларо? [7] Ясно (исп.)

— Ясно! — отвечал я, и рука моя тянулась к навахе [8] Кривой индейский нож с тяжелой длинной рукояткой. . Но сдерживая себя, я уходил, позвякивая в кармане горстью песо. Надо мной сияло жаркое солнце, и мне под ноги ложилась щедрая, мягкая земля цвета моей кожи. Это была моя земля, земля соломенных хижин и теплого прибоя, приветливых и робких ароваков и смелых, бесстрашных мулатов. Это была моя земля. А Педро Форменас был на ней чужеземцем, не смотря на то, что мы говорили с ним на одном языке и молились одному богу…»

— Ну вот, друзья, — сказал Петр Васильевич, закрывая свою тетрадь, — на сегодня достаточно. Как только обработаю следующую часть, опять соберемся. Если только вас, конечно интересует такая скучная наука, как история.

— Еще как! — воскликнули мы с Вовкой.

Витька помедлил и уже потом добавил:

— Такая история интересует. Это не учебник…

— Не учебник, говоришь? Ну, ладно… Вообще-то об истории, друзья мои, очень здорово сказал Добролюбов. Знаете, кто такой был Добролюбов.

— Знаем, — ответили мы.

— Так вот, он сказал, что из всех специальных дисциплин обязательной для каждого человека является история. Это очень верно. Ведь без знания истории невозможно правильно понять все то, что происходит вокруг нас сегодня. Согласны? Ну, вот и отлично!..

Прошло несколько дней, и Петр Васильевич собрал всех нас для делового разговора. Сказал, что поедем в ближайшую субботу, перечислил, что брать с собой, как одеться. Обо всем этом договорились быстро. Вовке было поручено закупать концентраты, мне и Витьке — отправиться с запиской Петра Васильевича к дяде Грише, нашему участковому уполномоченному, и с его помощью получить на туристской базе две палатки, одеяла, рюкзаки, веревки и прочий экспедиционный скарб. Гаррику было поручено приобрести блокноты, карандаши, компас, геологический молоток.

— Ну, а как же, друзья, будет называться наша экспедиция? — спросил Петр Васильевич. — Без названия она будет выглядеть вроде бы не так внушительно.

— Я предлагаю: «Голубые флибустьеры», — выпалил Вовка.

— Почему голубые и почему флибустьеры? — спросил Гаррик. Не зря его прозвали Профессором — он во всем любил научную обоснованность.

— Ну, не голубые, так зеленые флибустьеры. Или пещерные.

— Пещерные люди, это кое-кому очень подойдет, — не преминула вставить Ветка.

— Я предлагаю назвать экспедицию «Карст», — сказал Витька, пропустив мимо ушей Веткины слова, — или «Пять — карст — пять».

— Как в цирке, — опять добавила Ветка.

— А почему именно пять? — заинтересовался Петр Васильевич.

— Как почему? Вы, Генка, Гаррик, Вовка и я. Пять человек.

— Ну, а Ветка?

— Зачем нам нужна Ветка? Пещеры — это не для девчонок. Они ведь до смерти боятся летучих мышей, а там их уйма. Будет на каждом шагу в обморок падать.

— Что ж… — Петр Васильевич призадумался. — Кое в чем Витя прав. Ты боишься мышей, Ветка?

— Ужасно боюсь, но все равно поеду.

— Вот видите, Петр Васильевич.

— Ну, что ж, раз так, давайте решать вопрос голосованием, — предложил Флибустьер. — Ветка мышей боится, но тем не менее настаивает на включении ее в состав экспедиции. Проведем тайное голосование. Каждый на бумажке напишет либо «да», либо «нет» и положит ее в мою шляпу.

Он роздал нам бумажки, что-то написал на своей и, свернув в трубочку, бросил в шляпу. Через минуту в ней уже лежало шесть бумажных трубочек.

— Оглашаю результаты! — сказал Петр Васильевич, надев очки и достав первую бумажку. — Что же в ней? «Нет».

— Раз! — заложил палец Витька.

— Вторая бумажка, — продолжал Петр Васильевич. Сейчас посмотрим… «Нет».

— Два!

— Третья бумажка «Да», четвертая «Да», пятая «Нет».

— Три! — Витька впился глазами в решающую бумажку. Петр Васильевич медленно развернул ее. Наступила тишина. Только тикали часы да громко сопел Вовка.

— «Да, да, да! Хоть лопните», — прочел Петр Васильевич. Это, конечно, была бумажка самой Ветки. — Итак, счет ничейный: три на три. Поэтому предлагаю Ветку с собой взять, но с испытательным сроком в неделю. Если она его выдержит, то мы включим ее в состав экспедиции полноправным членом и тогда уже будем называться «Шесть — карст — шесть».

С предложением Петра Васильевича согласились все. Даже Витька.

— Кто же третий? — бормотал он, когда мы спускались по лестнице. — Кто? Ну, один голос Флибустьера, это точно, он же ее отец, жалко как-никак. Второй она сама за себя подала. Но третий! Наверняка Профессор! Нежный брат троюродный! А сам говорил: не стоит ее брать, она нас замучает там, у нее такой характер! У-у, очкастый!