Марк Твен - Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.]

— Врут, и больше ничего!

— Послушай, голубчик, ты у меня не виляй. Я тебе отец или нет? Я уже два дня в этом городе… всюду только и разговору что о твоих капиталах… Потому я и пришёл к тебе. Завтра же доставь мне эти деньги! Слышишь? Они мне нужны!

— Нет у меня никаких денег!

— Врёшь! Твои деньги у судьи, и ты должен достать их. Они мне нужны, говорю тебе!

— Нет у меня денег! Спроси сам у судьи, он тебе то же скажет!

— Ладно, спрошу. Уж я заставлю его раскошелиться! Сколько у тебя в кармане? Подавай сюда!

— У меня только один доллар, и он мне нужен, чтобы…

— Плевать мне, что он тебе нужен! Давай его сюда, да поскорей!

Он взял монету, прикусил её, чтобы удостовериться, не фальшивая ли она, и сказал, что пойдёт в город купить себе водки, целый день у него не было ни капли во рту (между тем от него разило, как от винной бочки). Затем он вылез из окна на крышу, но вернулся и снова просунул голову в окно, проклиная меня опять за мою спесь и за то, что я хочу быть умнее его, и потом, когда я думал, что он уже совсем ушёл, снова показался в окне и напомнил, что выдерет меня, если поймает в школе.

На другой день, совершенно пьяный, он пошёл к судье Тэчеру и грозил ему, в случае если тот не отдаст ему денег, жаловаться на него в суд.

Но судья Тэчер и вдова сами подали в суд просьбу о том, чтобы меня взяли от отца и назначили кого-нибудь из них моим опекуном. Для меня это было бы самое лучшее, но, на беду, у нас был назначен новый судья, который не знал моего старика и решил, что несправедливо разрушать семью и отнимать ребёнка у отца. Таким образом, судья Тэчер и вдова должны были это дело оставить, не добившись никакого толку.

Это только подлило масла в огонь, и старик мой окончательно встал на дыбы. Он грозился, что заколотит меня досмерти, если я не дам ему денег. Я побежал к судье Тэчеру и взял у него три доллара из моих капиталов. Получив эти деньги, отец напился, начал бушевать и скандалить, пока его не заперли на неделю в кутузку. Но это было для него не ново и нисколько не укротило его. Он говорил, что ему всё равно, пусть делают с ним всё, что хотят, но власти над родным сыном у него не отнимут, и он покажет это своему щёголю-сыну: задаст ему такую трёпку, что тот будет помнить всю жизнь!

По истечении срока отец вышел опять на свободу. Новый судья решил исправить его. Он взял его к себе в дом, дал ему чистый, хороший костюм вместо его лохмотьев, оставил его у себя завтракать, обедать и ужинать — одним словом, вступил с моим отцом в тесную дружбу. После ужина он заговорил с ним о боге, о страшном суде, об обществе трезвости, так что старик мой даже расчувствовался и со слезами сознался, что он всю жизнь прожил дуралеем, но теперь пришёл в себя, хочет начать новую жизнь и сделаться таким человеком, за которого уже никогда никому не придётся краснеть, если только господин судья ему поможет и не оттолкнёт его с презрением. Судья отвечал, что готов броситься к нему на шею за такие слова, и даже прослезился. От полноты чувств его супруга тоже прослезилась. Отец уверял, что всю жизнь его никто не понимал и что для погибшего человека дороже всего сочувствие ближних. Судья вполне с ним согласился, и опять они оба заплакали. Когда пришло время идти спать, мой исправившийся отец поднялся с места, протянул руку и сказал:

— Взгляните на эту руку, леди и джентльмены, возьмите и пожмите эту руку. Ещё недавно эта рука была рукою скота, но теперь это рука человека, начавшего новую жизнь, и клянусь вам, что я скорее умру, чем вернусь на прежний путь! Помните эти слова, не забудьте того, кто произнёс их. Теперь это честная рука, возьмите её, не бойтесь, пожмите её!

Судья, жена его, все дети по очереди пожимали руку старика, а жена судьи даже поцеловала её. Затем он подписал какое-то торжественное обещание, поставив под ним три креста. Судья заявил, что это самый лучший день в его жизни, и затем вся семья с триумфом отвела моего отца в лучшую комнату, предназначенную для самых почётных гостей.

Ночью старику вдруг захотелось выпить, и когда все заснули, он вылез из окна на крышу крыльца, спустился по железному столбу на землю, прокрался в город и обменял свой новый сюртук на большую бутыль водки. Вооружённый бутылью, он вернулся потихоньку в своё тёплое гнёздышко и по-своему отпраздновал там своё исправление. Под утро он вылез снова, но был очень пьян, не держался на ногах, упал с крыши и сломал себе в двух местах руку. У него не было сил двинуться с места, и часа два он пролежал в снегу. Его нашли полузамёрзшим и свезли в больницу. Несколько недель я мог чувствовать себя спокойным.

Судья был огорчён и сконфужен. Он говорил, что моего отца удалось бы исправить разве только метким ружейным выстрелом и что другого средства он не знает. Я думаю, он был прав.

Отец ссорится с судьёй. — Гек хочет убежать. — Политическая экономия.

Пока всё шло хорошо, как по маслу. Но вот отец опять был выпущен на свободу и начал опять безобразничать. Он пошёл к судье Тэчеру и грозил жаловаться на него в суд, если судья не отдаст ему денег, и действительно подал в суд. Он грозил также мне за то, что я продолжал ходить в школу. Раза два он ухитрился поймать меня и сильно отколотил, но по большей части мне удавалось улизнуть от него. Прежде школа мне не доставляла особенной радости, но теперь отправлялся я туда с удовольствием, назло отцу. Судебная тяжба, начатая отцом из-за денег, тянулась очень долго и обещала затянуться до бесконечности. Я же пока брал по два, по три доллара у судьи, чтобы откупиться от отцовской потасовки. Как только к отцу в руки попадали деньги, он напивался, буянил на улице и сейчас же попадал в кутузку. Впрочем, такая жизнь была ему по сердцу, ничего другого он и не желал.

Старик мой постоянно слонялся вокруг дома вдовы и наконец вывел её из терпения. Она уже несколько раз просила его удалиться и наконец заявила, что позовёт себе на помощь соседей, но это нисколько не помогло. Отец рассвирепел и сказал, что он покажет, кто имеет власть над Геком Финном! В один прекрасный весенний день он подстерёг меня, силой потащил к реке и усадил в ялик. Высадившись со мной на берегу Иллинойса, он привёл меня в чащу леса, в старую бревенчатую хижину, которую постороннему человеку было невозможно найти.

Я не смел отходить от него ни на шаг. О побеге нечего было и думать. Мы остались жить в этой старой лачуге. На ночь отец запирал дверь, а ключ прятал себе под голову. У него было старое ружьё, которое он, наверно, где-нибудь украл. Мы охотились, ловили рыбу и кормились нашей добычей. По временам старик запирал меня в хижине, отправлялся один на пристань и променивал там рыбу и дичь на водку, затем возвращался домой, напивался и колотил меня. Вдова проведала, куда спрятал меня старик, и послала одного человека освободить меня, но отец прицелился в него из ружья и заставил его убежать. Впрочем, я скоро привык к такой жизни и даже полюбил её, только отцовская палка всё ещё была мне не по вкусу. Мне было здесь так привольно валяться целый день на траве, покуривать трубочку да ловить рыбу, не зная ни книг, ни ученья. Так прошло два или три месяца. Платье моё обратилось в грязные лохмотья. Теперь я даже представить себе не мог, как я уживался у вдовы, где нужно было мыться, есть с тарелки, причёсываться, ложиться и вставать в определённый час, вечно возиться с книгами и при этом ещё выслушивать воркотню и брань старой мисс Ватсон. Мне теперь совсем не хотелось возвращаться в эту темницу! Живя у вдовы, я даже разучился ругаться, потому что она этого терпеть не могла, но теперь мы с моим стариком ругались взапуски. В общем, мне отлично жилось в лесу.