Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

Лица, которые попытаются отыскать в этом повествовании некое намерение, будут привлечены к уголовной ответственности; лица, которые попытаются отыскать в нем мораль, будут изгнаны из страны; лица, которые попытаются найти в нем сюжет, будут расстреляны на месте.

Дано по распоряжению автора генерал-губернатором, он же начальник артиллерии .

В этой книге использовано несколько диалектов, а именно: диалект негров с берегов Миссури; крайняя форма диалекта захолустного юго-запада; наиболее распространенный диалект «округа Пайк» и четыре его варианта. Оттенки речи выбирались не наугад и не как Бог на душу положит, но с большим тщанием и под надежным руководством моего личного с ними знакомства.

Я даю это пояснение потому, что без него многие читатели решат, будто все мои персонажи пытаются изъяснятся одинаково, да ничего у них не получается.

АВТОР

Место действия: долина реки Миссисипи. Время: сорок-пятьдесят лет тому назад .

Вы меня не знаете, если, конечно, не читали книжку, которая называется «Приключения Тома Сойера», да оно и не важно. Книжку написал мистер Марк Твен и там все правда — ну, по большей части. Кое-что он преувеличил, но в основном писал по правде. Я его не осуждаю. Отроду не видал человека, которому не случалось бы иногда приврать — не считая, конечно, тети Полли, вдовы, ну и, может быть, Мэри. Тетя Полли — это томова тетя Полли, — а про Мэри и вдову Дуглас как раз в той книжке и рассказано, — той, которая в основном правдивая, но, как я уже говорил, с преувеличениями.

Вот, а кончается она так: мы с Томом нашли деньги, которые грабители в пещере прятали, и разбогатели. По шесть тысяч долларов на нос заимели — и все золотом. Здоровая такая куча получилась, когда их на стол вывалили. Ну, судья Тэтчер взял эти деньги и положил их в банк, под проценты, так что они каждый божий день приносили нам по доллару — больше, чем человек может потратить. А вдова Дуглас, она вроде как усыновила меня и надумала сделать из меня цивилизованного человека, но только жить все время в ее доме было тяжело, потому как там все оказалось устроенным по разным унылыми правилам, все чин-чином, так что я, в конце концов, не выдержал и смылся. Напялил мое старое тряпье, снова поселился в бочке из-под сахара и зажил на свободе в свое удовольствие. Однако Том Сойер отыскал меня и сказал, что собирается сколотить шайку разбойников и меня в нее примет, если я вернусь к вдове и стану приличным человеком. Я и вернулся.

Вдова поплакала надо мной, обозвала меня бедной заблудшей овечкой и всякими другими словами, но вовсе не потому, что обидеть хотела. Снова на меня новый костюмчик напялили, в котором только одно хорошо и получалось — потеть да от неудобства корчиться. В общем, пошло все по-старому. Опять к ужину колокольчик зазвонил, значит надо к столу идти да не запаздывать. А как придешь, то сразу есть нельзя, подожди, пока вдова не склонит над снедью голову и не побормочет немного, хотя еда была как еда — нормальная, если не считать того, что варилось для нее все по отдельности. То ли дело жизнь в бочке: намешаешь всякую всячину, каждая из них сочок даст и всё им пропитается — и жевать не надо, само в глотку идет.

После ужина вдова достала книгу и почитала мне про Моисея в камышах. Поначалу мне страх как хотелось узнать, чего там с ним дальше было, но потом вдова проговорилась, что Моисей давным-давно помер и мне стало неинтересно — чего это ради я про покойника-то слушать буду?

Потом мне захотелось покурить, и я попросил у вдовы разрешения. И не получил. Вдова сказала, что это дурная, нечистая привычка, что я должен постараться избавиться от нее. Такое нередко случается. Набрасывается человек на что-нибудь, в чем ни аза не смыслит. Вот и вдова — волнуется насчет Моисея, который ей даже не родственник, да и проку от него никому никакого — он же помер, верно? — и при этом виноватит меня за привычку, в которой хоть что-то приятное есть. А сама, между прочим, табачок-то нюхает и ничего, все правильно, — это ж она делает, а не кто другой.

А в скором времени приехала, чтобы жить с нами, ее сестра, мисс Ватсон, тощая такая старая дева в очках, и тут же прицепилась ко мне с прописями. Целый час приставала, пока вдова ее не окоротила. Да и то сказать, я бы больше не выдержал. А в следующий час я и вовсе чуть не пропал со скуки, я его весь на стуле просидел, вернее, проерзал. Ну и мисс Ватсон, конечно, завелась: «Не клади сюда ноги, Гекльберри», да «Не горбись так, Гекльберри, сядь прямее», да «Не зевай и не потягивайся, Гекльберри, постарайся вести себя прилично». А потом начала мне про ад втолковывать, а я возьми да и брякни, что хотел бы туда попасть. Она прямо осатанела, хотя я ж никого обидеть вовсе и не думал. Я только одного и хотел — оказаться в каком-нибудь другом месте, ну, обстановку сменить, а уж на какую, это мне было без разницы. А она давай разливаться насчет того, какие плохие слова я сказал, она, дескать, таких ни за что на свете не сказала бы, уж она-то постарается жить так, чтобы попасть на небеса. Мне как-то не улыбалось оказаться в одном месте с ней , и я решил, что особенно напрягаться ради этого не буду. Однако говорить ничего не стал, — проку-то, одни только новые неприятности наживешь.

А она уже разошлась вовсю, так про эти самые небеса и разливается. Говорит, все, что там требуется от человека, это ходить день-деньской с арфой и петь — и так во веки веков. Мне и это не шибко понравилось. Но я опять промолчал. Только спросил, как она думает, попадет туда Том Сойер? — и она ответила, что ни в коем разе. Меня это обрадовало, потому как мне хотелось, чтобы мы с ним в одно место попали.

В общем, изводила меня мисс Ватсон, изводила и стало мне, наконец, совсем невмоготу. Но тут пришли негры, мы все помолились, а потом разошлись по кроватям. Я поднялся с огарком в мою комнату, поставил его на стол, сел в кресло у окна и попробовал подумать о чем-нибудь веселом — да куда там. Мне до того одиноко было, что просто сдохнуть хотелось. Сияли звезды, листья в лесу шуршали страх как печально, я слышал, как далеко-далеко ухает сова, рассказывает про кого-то, кто уже помер; слышал, как козодой и собака наперебой оплакивают кого-то еще, кому это в скорости предстоит; ветерок пытался нашептать мне что-то, а я не мог ничего разобрать и меня от этого холодная дрожь пробирала. А потом из леса понеслись звуки, какие издает привидение, которому охота рассказать о том, что у него на уме, да не получается, и от этого оно лежать спокойно в могиле не может, ну и вылезает из нее каждую ночь — погоревать.