Юрий Збанацкий - Тайна Соколиного бора

— Товарищ комиссар!.. Честное слово… я стараюсь… Пусть Любовь Ивановна скажет. Но какой же я председатель отряда, если у меня и оружия нет?

И он так жалобно взглянул на Михаила Платоновичу, что тот сочувственно кивнул.

— Ребята смеются надо мной, — решил приврать Виктор.

Михаил Платонович взглянул на Любовь Ивановну, и оба улыбнулись.

Комиссар спросил:

— Скажи, а какое же оружие ты хотел бы иметь?

— Может, дадим винтовку или карабин? — предложил командир.

— Исправную винтовку? — обрадовался Виктор.

— Зачем же исправную. Все исправные нужны бойцам.

— Не хочу!

— Так что ж тебе дать?

— Мне бы тот пистолет, что у Софийки, а ей дайте другой. Разве ей подходит такой пистолет!

Из штаба Виктор вышел успокоенным: Софийкин пистолет со временем обещали передать ему. Но это случилось гораздо раньше, чем мог предположить Виктор.

Ночью вернулся Леня Устюжанин, а с ним и Мишка. Они принесли несколько трофейных автоматов и пистолетов, да еще и пулемет. Мишка сразу побежал к Софийке и подарил ей точно такой «вальтер», какой был у Тимки.

Уже на другой день Виктор гордо расхаживал по лагерю: на его поясе висела небольшая кобура с пистолетом. Через каждые две-три минуты Виктор ощупывал кобуру, словно боясь, что у него могут отнять это сокровище.

Фон-Фрейлих предавался то ярости, то отчаянию, хоть и старался не показывать этого. Глаза его горели мрачным огнем. Его мучила бессонница. Все чаще приходилось искать успокоения в вине и на ночь принимать снотворное. Но и это не помогало. После приема порошков на час-два приходило забытье, а потом генерал пробуждался с ощущением физической и душевной слабости. Еще до наступления рассвета он поднимал своих подчиненных на ноги, зло и ядовито отчитывал их за неповоротливость, немилосердно гонял, добиваясь от них невозможного.

Фон-Фрейлих хотел опутать партизан и подпольщиков сетью шпионажа. Шпионов посылали в лес десятками, но возвращались они единицами; да и те не могли рассказать ничего определенного. То, что им все же удавалось узнать, вызывало недоверие и рождало страх. Ведь послушать их, так все, что есть живого на Украине, борется против фашистов. Разве могут быть у партизан пулеметы, минометы и артиллерия в таком количестве? Ему не нужны бредовые цифры; ему нужны, чорт побери, точные данные!

Но в душе фон-Фрейлих соглашался с тем, что у партизан могучие силы. Каждый день из какого-нибудь района, а иногда сразу из нескольких сообщали о нападении партизан на гарнизоны. Уже было разгромлено несколько больших и сильных гарнизонов, и главное — партизаны уничтожали всех солдат, где бы они ни встретились.

«Чорт возьми! — нервничал фон-Фрейлих, оставаясь наедине с собой. — Так может дойти до того, что в одну из ночей они налетят и на город».

Особым приказом город был объявлен на военном положении. Начались массовые аресты. Хватали всех, кого хоть чуть-чуть подозревали в сочувствии партизанам. Тысячи людей были отправлены в рабство. Но фон-Фрейлих все больше ощущал деятельность подпольщиков в городе, словно они были здесь, за стеной, настолько близко, что он, казалось, слышал их горячее дыхание. И… ничего не мог сделать!

В первый месяц фон-Фрейлих сколотил большой карательный отряд. Отряд ушел в лес, но скоро вернулся, потеряв больше половины своего состава. Узнав об этом, фон-Фрейлих поклялся собственноручно расстрелять майора, командовавшего операцией. Он непременно осуществил бы свое намерение, если бы майор за день до того не был убит партизанами…

Когда к фон-Фрейлиху явился обер-лейтенант Штирке, генерал встретил его почти радостно, надеясь получить от него точные данные о партизанах. Штирке заметно осунулся.

«Непременно будет просить, чтобы я освободил его от назначения», сразу же мелькнуло в голове фон-Фрейлиха, и недоброе чувство пробудилось в нем. Генерал знал: начинается приступ ярости, хотя для него, казалось, и не было причины.

«Нервы! — подумал фон-Фрейлих и криво усмехнулся. — Если не вернусь отсюда неврастеником, это будет чудом провидения».

Ироническое отношение к самому себе улучшило настроение генерала, и он возможно спокойней и ласковей пригласил Штирке сесть. Обер-лейтенант принял это как должное, важно уселся в кресло, попросил разрешения курить.

«Держит себя, как после совершения двенадцати подвигов», с неудовольствием отметил фон-Фрейлих и сухо попросил изложить данные о партизанах и действиях против них отряда Лукана.

Штирке рассказывал так, словно был в восторге от происходящего:

— О, движение огромное! Мой бог, я не поверил бы этому, если бы не видел все собственными глазами. Население настроено против нас… — Он, очевидно, подыскивал подходящее слово. Долго шевелил синими, потрескавшимися от мороза губами. — …совсем нежелательно. Каждый третий туземец имеет оружие. Даже ребятишки, и те воюют против нас…

Фон-Фрейлих дышал тяжело. Речь Штирке генералу не нравилась, и если бы тот не приехал на Украину вместе с ним и не считался одним из лучших его помощников, фон-Фрейлих, может быть, не стал бы его и слушать. Безусловно, обер-лейтенант Штирке преувеличивает, чтобы подчеркнуть свою храбрость. На железный крест нацеливается, бестия!

— А как этот?.. — спросил фон-Фрейлих, имея в виду Лукана.

— Огонь! Режет все. Ретивый! Не без моего руководства, разумеется…

Фон-Фрейлих внимательно посмотрел на обер-лейтенанта и, чтобы охладить своего подчиненного, похвалил Лукана:

— Таких… нужно поддерживать. Их у нас не так уж много. Надо беречь… Они еще послужат фатерлянду… да… — Генерал пожевал сухими губами. — Маскируйтесь, как вам удобнее. Это виднее на месте… э-э-э… маскируйтесь красными лентами, трезубцами, чем угодно, но действуйте! Входите в доверие. Перехватывайте их разведчиков. Сейчас мне нужны сведения, сведения…

Штирке поднялся на ноги, выпрямился. Он побледнел, язык его заплетался:

— Господин генерал, разрешите… я хотел… у меня большая просьба… в лесах… со здоровьем…

Фон-Фрейлих понял, чего хочет Штирке, но сделал вид, что ничего не понимает, и поспешил предупредить офицера:

— За вашу службу, господин обер-лейтенант, я представляю вас к награждению высшей наградой… э-э-э… орденом железного креста.

Кровь бросилась в лицо Штирке, и он ошеломленно гаркнул:

— Хайль Гитлер!

— Хайль! А этому передайте… э-э-э… что я наградил его медалью… э-э-э… медалью за храбрость, введенной для восточных союзников… и присваиваю ему военное звание ефрейтора.

Наблюдая за просиявшим обер-лейтенантом, фон-Фрейлих на минуту забыл о своих неудачах и сомнениях, почувствовал себя более уверенно. Он сделает, этот Штирке, то, что ему прикажут!