Вероника Кунгурцева - Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

По временам в больнице был такой наплыв больных — чаще всего это бывало летом, в жару кишечным бактериям одно раздолье, — что Ване приходилось ночевать в коридоре, в его бокс клали кого‑то из заболевших. Но случалось это не часто, бокс был почти личной его комнатой, и не один детдомовец, деливший палату с десятком соседей, узнав о таком потрясающем везении, позавидовал бы больничному сироте чёрной завистью.

А с каждым годом в больницу на карантин всё больше поступало таких же брошенных детей, как он. Правда, в отличие от него почти все они были больны и вылечить их, как говорила Нюра, не было никакой людской возможности. У кого‑то был церебральный паралич, у кого‑то болезнь Дауна, кто‑то отстал в развитии так, что теперь уже не догонит. После того как карантин заканчивался, за этими детьми приезжали и увозили в специальный детский дом, который находился в соседнем райцентре. Ваня же оставался в больнице.

И вот мало–помалу Ваня Житный дотянул до того возраста, когда детей определяют в школу. Читать плакаты от слова до слова — это одно, а ходить в школу — совсем другое. Тут портфель нужен, учебники, тетрадки, опять же в больничной пижаме и дерматиновых шлёпанцах на три размера больше, чем нужно, в школу не побежишь! А куртка, а шапка, а ботинки! Целый склад вещей! Решили, пускай уж Ваня этот год сидит в больнице, а потом придётся его, как ни крути, везти в область, определять в детский дом… Ваня испугался до диареи, он привык к инфекционке, другой жизни не знал и не хотел знать, и потом — его оставили в этом городе, значит, в этом городе и будут искать, а если он поселится в областном центре, как же мать его сыщет? (Нюра по секрету рассказала ему про покрывало, которое до сих пор, говорят, где‑то припрятано, и про записку, в которой за ним обещались вернуться…) На следующий год в область его не повезли, общими усилиями собрали в школу — у кого что от детей–внуков осталось, то и принесли Ване.

Школа стояла неподалёку — Ваня в окно своего бокса видел её среди жилых домов, — и учиться Ване нравилось: читать он умел, писать–считать быстрёхонько выучился. В его боксе стола–стула не было, на тумбочке особо не разложишься, поэтому уроки он делал на столе, где был пост дежурной медсестры, решал, шевеля губами, свои задачки и примеры, а вокруг шла обычная жизнь. Сестра сзывала больных в процедурную на уколы. Вели мимо только что обработанного новенького. «Куда ж мне его положить?» — задавалась вопросом Нюра, и Ваня, кинув свою писанину, подсказывал: «В пятой палате место освободилось, выписались давеча с ребёнком‑то…» — «В пятую идите, сейчас бельё принесём…» — И Ваня бежал за свежим бельём. Потом раздатчица кричала, погромыхивая судками: «Ужин! Все на ужин!» — и Ваня шёл ужинать.

Ужин был рано, раздатчице не терпелось уйти домой, а вечер долгий — Ваня набирал хлебца с общей тарелки, в тумбочке у него стояла соль, и часов в восемь устраивал себе одинокий второй ужин. В больнице сменились порядки — больные держали теперь передачи в прикроватных тумбах, и Ваня остался без печенья и фруктов. В остальном жизнь его мало изменялась: друзей у него по–прежнему не было. Он не мог пригласить одноклассников к себе в гости: никто бы ему не позволил, да и кто бы к нему пошел! И они не звали его домой — родители опасались, что Ваня может быть носителем заразы: сам, дескать, не болеет, что такому‑то сделается! А других позаражает. Об этом и на родительском собрании поднимался вопрос, но никто из одноклассников никакой из инфекционных болезней не заболел, зато к Ване прилипла кличка Инфекция. Главврач на родительские собрания не ходила: на ней больных целый воз, а бумаг и того больше, лекарств не хватает, одноразовых шприцов нет, а тут — родительское собрание… Нюре тоже было недосуг.

Приблизительно раз в четверть, а то и чаще, учительница посылала главврачу записку. Ваня, вздыхая, передавал её из рук в руки. В записках было одно и то же: «Уважаемая главврач городской инфекционной больницы № 1! Настоятельно прошу Вас обратить внимание на длину Ваниных волос, она уже перешла всякие допустимые границы! С такими волосами посещать учебное заведение противопоказано… Очень прошу Вас, постригите Ваню, иначе он не будет допущен к занятиям. Подпись и число». Дальше всё шло по одному и тому же рецепту: главврач хваталась за голову и звала Нюру. Санитарка, с трудом отыскав единственные на всё отделение тупейшие ножницы, пыталась совладать с Ваниной шевелюрой… А надо сказать, что умывался‑то Ваня каждый день, поскольку кран с раковиной в боксе был, а вот остальные части тела, в том числе голову, мыл не чаще чем раз в три месяца — и это ещё хорошо! Ванна была одна на всё отделение — и мытьё в ней не приветствовалось, да и проржавевший душ выжимал из себя воду тоненькой капелью, причём вода была один раз кипяток, другой раз — чистый ледок. И Ванины волосы, густые от природы, от грязи становились ещё толще, соединяясь в кисточки, и росли не по дням, а по часам. Поэтому голова его смахивала на соломенное воронье гнездо. Расчесать этот клубок непослушных волос Ване тоже никак не удавалось — расчёски с пластмассовым хрустом переламывались пополам. «Чесалок на тебя не напасёшься» — ворчали в отделении. Нюра отхватывала ножницами, — которым волосы пытались всячески сопротивляться, — где много, где мало, потому вид у Вани после стрижки был совсем ужасный, но одно можно было сказать смело: волосы стали короче. Правда, ненадолго. Ногти Ваня давно приноровился обгрызать — не потому, что был нервный ребёнок, а по той же причине, что ножницы замаешься искать — поэтому с ногтями в школе проблем не возникало. А с волосами — да, были проблемы…

Однажды в так‑то протекающую Ванину жизнь ворвалось телевидение. Решено было для выздоравливающих, а также для дежурного персонала поставить в столовой телевизор. Решили — сделали. И Ваню от этого окошка, которое, как ему казалось, выходит в большой мир, стало не оторвать. Дела он перестал проворить, уроки делал через пень колоду, свистулька валялась на тумбочке — Ваня, уперев глаза в одну точку, смотрел в теледыру. Спать его загоняли чуть не толчками и пинками. За полгода в бедную Ванину голову наползло из этой дыры столько всяких замысловатых сведений, которые торчали в ней колом и вовсе непереваренными кусками, сколько за всю прежнюю жизнь не попадало.

А потом из Москвы в их больницу приехал корреспондент программы «Взгляд», и не за тем, чтоб рассказать, как тут людей на ноги ставят, а чтоб на Ваню Житного поглядеть, а после всем его показать. Как в Москве узнали про Ваню, живущего в инфекционной больнице провинциального городка, никто бы сказать не взялся! Ваня знал, да помалкивал: пока телевизора не было, про него не ведали, как телевизор появился, всё стало известно. Дело ясное: ты в него смотришь, он в тебя… В больнице началась беготня, суета, Ваню пытались расчесать, переодеть из пижамы, в которой он по–прежнему сновал по больнице, — в школьное, наконец, немножко причепурив, вывели из бокса и представили московскому корреспонденту, рядом с которым стоял оператор с большущей камерой. «Вот он — наш красавец!» — сказала главврач, а старшая медсестра дружески приобняла Ваню за плечи и притиснула к себе. Собралось всё отделение, больные — и стар и млад — приникли к застеклённым дверям боксов, повысовывались из палат, не было только Нюры, не её дежурство оказалось. Ваня косился на камеру и молчал.