Олег Раин - Остров без пальм

Так или иначе, но Юлька равновесие поддерживать отказалась, и именно с ней мы сидели сейчас на школьном дворике, под раскидистой шелковицей. Само собой, обсуждали мировые проблемы. Сначала Юлькины, потом — мои. На этом проблемы и заканчивались. То есть у Юльки и обсуждать было нечего: приблизительно те же истории я слышала от нее месяц и два назад. Сплошные амуры-гламуры. Оно и понятно. Я-то была курносой, худой, по-мальчишечьи плоской — какие у меня амуры! — а вот у Юльки уже год как парой боровичков проросли вполне симпатичные грудки. Мягкие, аппетитные — совсем как булочки из школьной столовки. Я сама несколько раз их трогала — Юлька разрешала, давая возможность оценить то несравнимое наслаждение, что получают от тех же действий мальчишки. Особого наслаждения я не ощутила, но грудки и впрямь были приятные. Да и вся Юлька походила на этакую зазывную скрипочку. Загорелая, черноглазая, звонкоголосая. Торговала бы на рынке, наверняка собирала бы море покупателей. Разумеется, пацаны на нее посматривали. И она на них посматривала. Вроде как выбирала. Вот и выбрала на свою голову спортсмена Кольку. А тот взял и укатил на летние сборы. Многоборец, блин! Мало того что укатил, так еще не написал за полтора месяца ни одного письма. Подлец, конечно, какой разговор, хотя по-своему это тоже было показательно. Нет — значит не любит. Юлька все поняла, и приговор подруги был не менее суровым. Не такая она дурочка, чтобы бегать со своими драгоценными грудками и кого-то там умолять да упрашивать. Приедет — сам побегает! Поймет, что почем…

— А попросит списать — фиг я ему дам! — грозилась Юлька. — И на день рождения не приглашу. Мне ведь скоро четырнадцать стукнет, прикинь! Совсем старуха. Приходи, кстати, обязательно! Вот уж покалякаем.

Я пожала плечами. Как будто в другое время мы не могли с ней покалякать.

— Постараюсь…

— Не, серьезно! Реально повеселимся. Я Максика приглашу, Нинку, Егора, еще кого-нибудь, — Юлька протяжно вздохнула. Само собой, по Кольке, которого пригласить ей хотелось бы больше всего на свете.

— Ты не горюй.

— Да я не очень и горюю… — она снова вздохнула. — Но какой он все-таки гад, прикинь! Я его почти любила.

— Может, он тоже почти любил? — осторожно предположила я.

— Да разве можно сравнивать! — возмутилась Юлька. — Мы ведь не они! Мы откликаемся, понимаешь? Типа, эха. И это нормально, так природа, прикинь, устроила. Нам дарят цветы, мы улыбаемся. Нас приглашают, мы, типа, соглашаемся.

— А наоборот невозможно?

— Ну, если дура полная, почему нет. — С видом полной умницы Юлька высыпала в рот несколько подушечек жевательной резинки, протянула и мне. Я отказалась. У Юльки-то выхода не было, она уже месяц, как бросила курить. И теперь мучительно выбирала — либо леденцы, либо жвачка. Но с леденцов толстеют, а от жевательной резинки нарабатывают язву желудка. Юлька, поколебавшись, выбрала язву, но до конца все-таки не была уверена в правильности выбора. Может, даже подумывала — не вернуться ли обратно к сигаретам.

Конечно, если верить журналам, от табака тускнеет и морщится кожа, зубы чернеют и крошатся, но ведь и язва — дело несладкое. Хотя, сказать по правде, все это были сплошные понты — и сигареты, и жвачка, и Юлькина вечная уверенность в собственных словах. Уж я-то знала, с кем она тайком ложится каждую ночь спать. Не с пацанами крутыми, а с куклой Асей и плюшевым мишкой Димой. Она и в портфельчик на самое дно клала любимого пластмассового ежика — того самого, с которым еще в песочнице играла. Но это была тайна для посвященных, и я к таким вещам относилась снисходительно. Сама была с приветом. Вон и шелковице пару раз украдкой подмигнула, пока слушала Юльку. И по стволу с удовольствием провела бы ладонью, послушала бы, что скажет мне деревце в ответ. А оно наверняка пожаловалось бы на школяров, что обрывают ягоды вместе с ветками, на беспардонных котов, сдирающих кору когтями, на тусклое одиночество во время зимних ночей…

— Вон и Витька Анциферов намеки делал, — продолжала Юлька. — В кино пару раз приглашал, мороженое покупал. Правда, в стаканчиках, не пломбир…

— В стаканчиках тоже ничего.

— Ну да… Только я после доперла, что это он к тебе клинья подбивал.

— Ко мне? — удивилась я.

— Ну да. Ты ведь на него ноль внимания, фунт презрения, вот он и действует окольно. Как бы ревность твою разжигает, клоун. А сам все про тебя тихонечко выпытывает.

Я фыркнула.

— Больно он мне нужен!

— Вот и я решила: лучше уж с Максиком кантоваться. В кино там сходить или на пляж. Видела, как Максик одевается? Всегда с иголочки. За модой следит.

Я безучастно кивнула, а Юлька выдула первый пробный пузырь размером с хороший персик. У меня такие редко получались, а вот Юлька была настоящей мастерицей по этой части — не пузыри выдувала, а прямо какие-то дирижабли. Правда, и лопались эти дирижабли почти беззвучно. Я давно заметила: маленькие пузыри бабахают все равно как пистоны, большие же сил не имеют, хоть и выглядят богатырски. Сдуваются и опадают. Короче, почти как люди.

— А помнишь, народ драконов японских стал на плечах колоть, — Юлька облизнула губы, подготавливая почву для рождения очередного пузыря, — так он первый себе состряпал. Говорит, к дорогому мастеру ходил.

— И что хорошего? Теперь до старости лет эту ерунду таскать будет.

— Во, дура-то! — Юлька аж ресницами захлопала — точно двух бабочек на глаза нацепила. — Это ж улетно! И драконьеро у него прикольный, — вроде как улыбается, глаза, как фары…

Я промолчала. Насчет татуировок у нас с Юлькой вечно мнения расходились. Мне было жаль кожу, ей — нет. То есть кожа, по ее мнению, для того и обтягивала людей, чтобы на нее наносили всевозможные кремы, краски, помады и чернила. Иными словами — даешь пирсинг во все места, тату и прочие размалевки. Чем больше, тем «индивидуальнее». А серенькие личности, полагала Юлька, так серенькими и останутся — с голенькой и непристойно чистой кожицей.

— Не-е, Макс ничего хлопчик. Людка из параллельного давно его чпокнуть хочет. Знаешь, какой рысью на меня глядит! А Максику она до лампочки, он на меня запал. Прикинь, шоколад дважды приносил, фломики тоже дарил, даже портфель до дому помогал нести, — Юлька воодушевилась. — А что! С ним и закручу романьеро! Пусть Колюся посмотрит, погрызет свои спортивные пальчики. А станет вымаливать прощение, сто раз подумаю…

Юлька продолжала говорить, а я вздыхала в ответ и тоскливо глядела на здание школы. Вспомнилось, как меня впервые сюда привели — с букетом цветов (мамой, кстати, выращенных!), в белых гольфиках, всю из себя красивую — точь-в-точь как куколка Барби. Чего вроде бы радоваться? — первое сентября обещало уроки, учителей и прочие муки, но вот день-то все равно остался в памяти. Как лакомый кус пирога, как пирожное безе. И родители мной любовались — по-настоящему, я же видела! Прямо обожали меня в тот сентябрьский день, напрочь забыв о маленьком Глебушке.