Луиджи Бертелли - Дневник Джанни Урагани

Ночью, когда праздник закончился, я услышал под дверью шушуканье и притворился спящим, так что они не решились меня будить, но сегодня уж мне не избежать хорошенькой трёпки. А у меня и так всё болит с прошлого раза, когда мне досталось от папы.

От этих мыслей я всю ночь не мог сомкнуть глаз.

Что ж, придётся убежать из дома до того, как проснутся родители и сёстры, – ничего не поделаешь. Может, тогда они поймут, что детей нельзя воспитать кнутом, ведь и история нас учит тому же: сколько жестокие австрийцы ни карали славных итальянских патриотов [6], которые в подполье боролись за свободу, кнут терзал их плоть, но не смог задушить идею.

Так у меня созрел план сбежать в деревню к тёте Беттине, у которой я когда-то гостил. Поезд отходит ровно в шесть, отсюда до вокзала полчаса пешком.

Всё готово к побегу: я взял две пары носков и одну запасную рубашку… В доме тишина, сейчас я тихонько спущусь по лестнице и – прочь отсюда, на волю, в чисто поле…

Да здравствует свобода!

После этих слов в дневнике Джанни Урагани следует мятая страница с отпечатком вымазанной углём руки. Сверху – надпись толстыми кривыми буквами, смазанная в конце. Мы приводим здесь этот документ, поскольку он весьма важен для мемуаров нашего Джаннино Стоппани.

Тётя Беттина ещё спит, так я пока опишу мои вчерашние приключения, достойные пера Сальгари [7]. Итак, вчера утром, пока все спали, я, как и было задумано, сбежал из дома и направился к вокзалу.

План, как добраться до дома тёти Беттины, у меня уже был. Так как денег на поезд не нашлось и дороги я не знал, я решил прийти на вокзал, дождаться нужного поезда и идти за ним по рельсам до деревни, где стоит тётина вилла «Элизабетта».

Так я наверняка не заблужусь и, учитывая, что на поезде ехать три часа с лишним, к вечеру буду на месте.

И вот на вокзале я купил входной билет и вошёл внутрь [8]. Вскоре пришёл поезд, и я, стараясь не попадаться никому на глаза, побежал к хвосту состава.

У последнего вагона я остановился. Это была пустая платформа для перевозки скота, а на ней – будка кондуктора, тоже пустая. «А что, если туда забраться?» – пронеслось у меня в голове.

Убедившись, что никто не видит, я запрыгнул на железную лесенку и устроился в будке: рычаг тормозов между коленок, руки вцепились в перекладину.

Вскоре поезд тронулся, и меня оглушил свист паровоза; его чёрный горб маячил перед вагонами, которые он тащил за собой, – сверху мне было хорошо его видно, тем более что переднее стекло будки было выбито, уцелел только один уголок.

Тем лучше! Я смотрел из этого окошка и представлял, что это я управляю поездом, который несётся через поля, все ещё окутанные туманом. Как же мне повезло! Чтобы насладиться счастьем сполна, я вытащил из кармана нугу и принялся её грызть.

Но счастье длилось недолго. Небо потемнело, начал накрапывать дождь, потом к нему добавился пронизывающий ветер, а в горах загрохотал гром.

Я, конечно, ни капельки не боюсь грома, но он действует мне на нервы. Когда начало громыхать, моё положение показалось мне уже не таким радужным.

Теперь я понял, что в этом поезде, набитом пассажирами, я один-одинёшенек и никто даже не подозревает обо мне. Никто – ни родные, ни посторонние – не знает, что я торчу тут, в вышине, прямо посреди бури и подвергаю свою жизнь страшной опасности.

И ещё я подумал, не зря папа проклинал железные дороги и расписывал, в каком плачевном состоянии вагоны. Наглядный тому пример – это разбитое окошко будки, сквозь которое задувает ветер и льёт дождь. Правая щека, повёрнутая к окну, совсем закоченела, а левая, наоборот, горела: я чувствовал себя не то пуншем, не то мороженым и с тоской вспоминал вчерашний бал, с которого начались все мои невзгоды.

Но хуже всего было в туннелях!

Весь дым из паровозной трубы сгущался под сводом туннеля, сквозь разбитое окно заползал в мою тесную будку и клубился там, не давая вздохнуть. Прямо в этой парилке я выезжал из туннеля, и дождь снова окатывал меня ледяным душем.

В одном, самом длинном туннеле мне показалось, что я всё же задохнусь. Горячий дым окутывал меня с ног до головы, глаза жгло от угольной пыли, и хоть я и храбрился, но понимал, что силы мои на исходе.

В тот миг моей душой овладело глухое отчаянье, как это бывало даже с такими доблестными героями, как Робинзон Крузо или охотники за скальпами [9]. Теперь (думал я) мне точно конец, пришла пора оставить своё последнее слово, предостережение несчастного мальчишки, которому суждено задохнуться в поезде во цвете лет… Горелой спичкой, валявшейся на сиденье, я вывел слова:

Умираю за свободу!

Последнее слово я дописать не смог: к горлу подкатил ком, в голове всё помутилось.

Видимо, я потерял сознание, и, наверное, если бы я не цеплялся коленками за тормозной рычаг, так бы и вывалился из будки прямо под колёса.

Когда я пришёл в себя, ледяной дождь снова хлестал меня по лицу, а холод пробирал до костей.

К счастью, поезд скоро остановился, и я услышал, как объявляют тётину станцию. Я бросился вниз по железной лесенке, но ноги не слушались меня, и на последней ступеньке я споткнулся и упал на перрон.

Тут подбежали два носильщика и один служащий, подняли меня и, выпучив глаза, стали выспрашивать, как я оказался в будке. Я сказал, что забрался туда только что, но они всё равно потащили меня в кабинет начальника станции. Тот сунул мне под нос зеркальце:

– Значит, ты забрался туда только что, да? А когда же ты успел так перемазаться, трубочист?

Глянув в зеркало, я так и ахнул. Меня было не узнать. Угольная пыль и дым так въелись в кожу за время этого злополучного путешествия, что я стал похож на эфиопа. Я уж не говорю об одежде, которая висела чёрными лохмотьями.

Пришлось рассказать им, откуда я и куда еду.

– Ах вот оно что! – сказал начальник станции. – Раз ты собрался к синьоре Беттине Стоппани, она за тебя и заплатит.

Он обратился к служащему:

– Выпишите штраф за безбилетный проезд в размере стоимости трёх билетов третьего класса и за нарушение порядка: в будку кондуктора вход пассажирам запрещён!

Я хотел возразить, что это грабёж средь бела дня. Хорошенькое дело! Вместо того чтобы возместить ущерб за то, что меня везли как скот и даже хуже, железная дорога требует с меня тройную плату!

Но у меня не было сил спорить, и я сказал только:

– Если уж место в будке стоит так дорого, вставьте хотя бы стёкла в окна!