Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Эмиль из Лённеберги и др.

— Мне бы такую кепчонку, как у тебя, — сказал Готфрид. — Дай поносить!

— Не-а, — сказал Эмиль, — но могу поменяться на твои ходули.

Такой обмен показался Готфриду стоящим.

— Только вряд ли у тебя получится, — сказал он.

— Посмотрим! — ответил Эмиль.

Эмиль оказался проворнее, чем предполагал Готфрид. Он мигом вскочил на ходули и быстро заковылял среди яблонь. Про обед у фру Петрель он начисто забыл.

А на застекленной веранде хуторяне угощались рыбным пудингом. Скоро с ним было покончено, и настал черед черничного киселя. Его-то было вволю: посреди стола возвышалась налитая до краев громадная фарфоровая миска.

— Ешьте, ешьте, — угощала фру Петрель, — надеюсь, аппетит у вас хороший.

У нее самой никакого аппетита не было, и она не притронулась к киселю, зато болтала без умолку. Говорила она, ясное дело, об огромной комете, потому что в тот день все в Виммербю только о ней и толковали.

— Это ужасно! — воскликнула она. — Из-за какой-то кометы все должно полететь в тартарары!

— Кто знает, может, этот кисель — последнее, что ешь в жизни, — сказала мама Эмиля, и папа Эмиля поспешно протянул тарелку фру Петрель.

— Налейте, пожалуйста, еще, — попросил он. — Не ровен час…

Но прежде чем фру Петрель успела подлить ему киселя, случилось нечто невероятное. Послышался звон разбитого стекла, раздался крик, что-то с грохотом влетело через широкое окно, и по веранде пронесся вихрь из осколков стекла и брызг черничного киселя.

— Комета! — закричала фру Петрель и без чувств рухнула на пол.

Нет, это была не комета, а всего-навсего Эмиль, который, словно пушечное ядро, влетел в окно и угодил головой в фарфоровую миску, откуда фонтаном брызнул кисель.

Что тут началось на веранде! Мама Эмиля голосила, папа орал, маленькая Ида плакала. Только фру Петрель была совершенно спокойна, так как лежала на полу в глубоком обмороке.

— Быстрее на кухню за холодной водой! — скомандовал папа Эмиля. — Надо намочить ей лоб!

Мама опрометью бросилась на кухню, а папа побежал следом — поторопить ее. Эмиль осторожно вытащил голову из миски. Лицо у него стало синим-пресиним.

— И чего ты всегда так торопишься на обед?! — упрекнула брата маленькая Ида.

Эмиль ничего не ответил.

— Готфрид прав, — вздохнул он. — На ходулях через забор не перелезть. Это уж точно.

Тут он увидел на полу несчастную фру Петрель, и ему стало жаль ее.

— Что же это они так долго не несут воду? — пробурчал он. — Надо поторопиться.

Эмиль не долго раздумывал. Он быстрехонько схватил миску с остатками черничного киселя и выплеснул их прямо в лицо фру Петрель. Хочешь — верь, хочешь — нет, это сразу помогло!

— Буль-буль… — Фру Петрель очнулась и мгновенно вскочила на ноги.

Вот как хорошо варить много черничного киселя, чтобы хватило и на случай беды!

— Я ее уже вылечил, — похвастался Эмиль, когда мама и папа примчались наконец из кухни с водой.

Но папа сумрачно посмотрел на него и сказал:

— А я знаю, кто будет лечиться в столярке, как только мы вернемся домой.

У фру Петрель все еще кружилась голова, и лицо у нее было такое же синее, как у Эмиля. Но мама Эмиля, умелая и проворная хозяйка, тотчас уложила ее на диван и схватила щетку.

— Надо навести порядок, — сказала она и принялась орудовать щеткой: сначала она отмыла фру Петрель, потом Эмиля и напоследок пол на веранде. Вскоре нигде не осталось никаких следов черничного киселя, кроме маленького синего пятнышка за ухом Эмиля. Потом мама вымела осколки стекла, а папа побежал к стекольщику за новым оконным стеклом, которое он мигом вставил вместо разбитого. Эмиль хотел было ему помочь, но отец даже близко не подпустил его к оконной раме.

— Отойди-ка отсюда! — прошипел он. — Сгинь с глаз моих и не возвращайся до самого отъезда!

Эмиль был не против того, чтобы сгинуть. Ему хотелось еще немного поболтать с Готфридом. Но от голода у него сосало под ложечкой. За весь день ему перепал лишь глоточек черничного киселя — разок он успел хлебнуть, когда нырнул в миску.

— Нет ли у тебя чего-нибудь пожевать? — спросил он Готфрида, который по-прежнему торчал в бургомистровом саду возле забора.

— Жуй сколько хочешь, — ответил Готфрид. — Моему папаше сегодня стукнуло пятьдесят, вечером у нас будет пир, и кладовки прямо ломятся от всякой всячины.

— Вот здорово! — обрадовался Эмиль. — Дай попробую, недосол у вас или пересол.

Готфрид не мешкая отправился на бургомистрову кухню и вернулся с тарелкой, полной всякой вкуснятины — сосисок, котлет, пирожков. Готфрид и Эмиль — даром что по разные стороны забора — мигом все съели. Эмиль опять был всем доволен. Но его спокойствие длилось только до тех пор, пока Готфрид не проговорился:

— А сегодня вечером у нас будет фейерверк, какого в Виммербю еще не бывало.

За всю свою разнесчастную жизнь Эмиль не видел ни одного фейерверка, — жители Лённеберги не позволяли себе таких безумств. И теперь он очень огорчился: ведь ему не придется увидеть великолепный фейерверк, потому что надо засветло отправляться обратно в Каттхульт.

Эмиль вздохнул. Если пораскинуть мозгами, какой все-таки неудачный этот ярмарочный день! Ни коня, ни фейерверка — одни беды да напасти, к тому же дома его ожидает столярка.

Эмиль мрачно попрощался с Готфридом и пошел разыскивать Альфреда, своего друга и утешителя во всех бедах.

Только где теперь найдешь Альфреда на улицах, запруженных толпами крестьян, приехавших на ярмарку, да еще вперемешку с горожанами из Виммербю? Отыскать Альфреда в этой толчее оказалось делом нелегким. Эмиль затратил на поиски своего друга несколько часов и за это время успел немало напроказить. Но эти проделки не попали в синюю тетрадь, так как о них никто никогда не узнал… Альфреда он так и не нашел.

В октябре темнеет рано. Скоро начнет смеркаться, скоро кончится, навсегда канет в вечность этот ярмарочный день. Крестьяне уже собрались разъезжаться, да и горожанам из Виммербю, пожалуй, пора было по домам. Но напоследок всем хотелось еще посмеяться, поболтать, покричать, пошуметь, и на улицах царило веселое оживление. Еще бы, ведь день-то необычный! И ярмарка, и день рождения бургомистра, и кто знает, может, последний день жизни на Земле, если и в самом деле прилетит эта дымящаяся комета. Понятно, что все чувствовали себя не в своей тарелке, толпясь на улицах и не зная, чего ждать — радости или беды. Когда люди одновременно и боятся и радуются, то они утрачивают чувство меры. Поэтому сутолока на улицах не уменьшалась и веселье не стихало, а в домах царили тишина и покой: в них остались лишь кошки да дряхлые старушки, нянчившие внучат.

Если тебе случалось бродить по маленькому городку вроде Виммербю, а может, и в день ярмарки, и в сумерки, ты знаешь, как весело шагать по улочкам, мощенным булыжником, и разглядывать в окнах домиков бабушек, их внучат и кошек. А как бьется сердце, когда крадешься темным переулком, заходишь в чужие ворота, на темный двор, забитый крестьянскими телегами, между которыми толкутся крестьяне и пьют пиво, перед тем как запрячь лошадей и отправиться восвояси по хуторам.