Борис Ицын - Подростки

Вера должна была идти с ней, да и Валя вспомнил, что ему пора.

Пока Нина Александровна одевалась, дети условились, что они будут встречаться на катке, по воскресеньям, под вечер.

— Приходите с коньками все трое. Я хочу с мальчиками познакомиться, — сказала Вера.

Шагая по улице, Валя задумался: «На каток пойти не шутка, а где коньки взять? Не идти же с деревянными колодками, в которых врезаны стальные полосы. Нельзя ли у кого из деповских достать?»

Мысли перекинулись на депо, и мальчик только сейчас вспомнил, что должен был пойти к мастеру на квартиру. «Ох, и влетит завтра», — у него сердце сжалось от одной мысли о предстоящем нагоняе.

Валя не ошибся. На другой день в обеденный перерыв, когда он сидел рядом со Степаном на верстаке и с аппетитом уплетал хлеб с хрустящей луковицей, подошел мастер.

— Ты где был вчера, пся крев?

Валька вздрогнул. Он знал: если мастер произносил свое любимое ругательство, значит, он в крайнем раздражении. В такие минуты перед ним трепетали даже взрослые рабочие, а у мальчика и душа в пятки ушла. Он не знал, что ответить, и только смотрел на мастера во все глаза и часто, часто моргал.

— Встать, когда с тобой разговаривают! — крикнул мастер и так рванул Валю за руку, что тот слетел с верстака, больно ударившись плечом о большие тиски. Степан тоже соскочил.

— Где ты был, негодяй, тебя спрашиваю! — еще раз крикнул мастер.

— Я… я, — начал было Валя.

Растерянный вид мальчика окончательно взбесил Врублевского.

Бац! Мастер ударил мальчика по щеке. Валя дернул головой, почувствовав обжигающую боль. Бац — голова метнулась в другую сторону. Мастер хотел схватить Вальку за ухо, но тот пригнулся, прыгнув в сторону, и бросился бежать.

— Стой, стой, тебе говорят, дрянной мальчишка, быдло, скот! Стой! — кричал мастер.

Валентин и не думал останавливаться. Он считал себя уже в полной безопасности, как вдруг почувствовал, что кто-то схватил его и крепко держит за плечи. Он оглянулся и увидел над собой искаженное злобой, ехидное лицо Антона, своего «учителя».

— Убегаешь? Нехорошо так, нехорошо. Нельзя убегать, когда мастер зовет. — При этих словах Антон так сжал руку мальчика повыше локтя, что тот даже присел от боли.

Мастер, увидев, что ученик пойман, шагнул к нему. Толстое усатое лицо налилось кровью, глаза были свирепыми.

— Где был, спрашиваю, пся крев? — и он занес над головой мальчика кулак. Валя зажмурил глаза и присел.

— Не смей! — крикнул Степан, одним прыжком очутившись около озверевшего мастера. — Стой, гад! Оставь мальчишку!

— Чего, чего! — Мастер повернулся к нему. — Указывать, мне? — Он замахнулся на парня.

— Ну, ты, шкура! — Степан ловким и сильным движением отвел занесенную руку. Мастер отпрянул.

— Ты… ты… — уже не кричал, а хрипел мастер, лицо которого стало сизым. Он готов был броситься на Степана. Но неожиданно кулаки его разжались, и только толстые пальцы дрожали. Он увидел перед собой толпу рабочих, лица которых были сейчас неузнаваемо суровыми и полны такой решимости, что гнев мастера как рукой сняло.

— Вы что? Вы что? — залепетал Врублевский, пятясь от страшной, молчаливой толпы. Потом он повернулся и, мелко семеня ногами, быстро пошел, почти побежал, к выходу…

Обычно, едва стихал вечерний гудок, в депо не оставалось никого, а сегодня задержалось человек пятнадцать. Они сгрудились около Степана. Остался и Валя. Его не прогнали. К нему привыкли, знали как хорошего, не болтливого парнишку.

— Осадить надо! — раздумывая над чем-то, сказал пожилой слесарь с густыми, чуть тронутыми сединой усами.

— Не осадить, а проучить, — вставил курчавый, белозубый, весь черный от сажи, кочегар.

Рабочие заговорили разом:

— Точно крепостные!

— До рукоприкладства дошел!

— Зверюгой стал!

— Проучить беспременно!

— Рассчитаться!

— На тачке вывезти!

Степан молчал и слушал.

— А вот это правильно, — подхватил он, — на тачку да и вывезти!

— Что вы, что вы, братцы, как можно на тачку? — выставил свою козлиную бородку из-за плеча кочегара Антон. Он, оказывается, тоже не ушел.

— Ты чего тут, гнида? — обернулся к нему кочегар. — Брысь отсюда, зашибу! — и он поднял свой огромный, с детскую голову, кулак.

— Петро, оставь! — крикнул Степан. — Руки марать не стоит! А ты, — он пристально посмотрел на Антона, — марш отсюда, да смотри, попридержи язычок.

Антона как ветром сдуло, — точно растаял в полумраке депо.

— Нет, братцы, с тачкой теперь не выйдет, — сказал, подумав, Степан. — Может, этот Иуда и не донесет — струсит, но ежели вывезем мастера да дознание начнется — завалит всех.

— А я бы и его, подхалима, заодно, — взмахнул кулаком кочегар.

— Ну, это ты, того, лишку хватил: всех учить, времени не хватит.

— Так рассуждать, только баловать. Его не проучить, на шею сядет, — не сдавался парень.

— Ничего, мастера проучим, будьте спокойны. Что-нибудь сообразим, — сказал Степан. — Но с тачкой сейчас не время. Пошли, ребята, неровен час: этот лизоблюд разъезд приведет.

Давно пропел утренний гудок, а в депо стояла непривычная тишина. Только отдельные рабочие возились у паровоза или стояли у тисков, лениво и нестройно позванивая молотками о зубила. Большинство столпилось у стены. Там же был и Валя.

Он протискался вперед и остановился, раскрыв от изумления и восторга рот. На стене висела неизвестно кем нарисованная карикатура, красочная, яркая, большая, во весь лист серой оберточной бумаги. На ней был изображен Врублевский. Его толстая фигура чем-то напоминала зверя, лицо — оскаленную морду бульдога. Длинными когтистыми руками он держал за шиворот мальчика. Сзади стоял рабочий с грязным мешком, который он готов был набросить на голову мастера, а рядом — тачка-углевозка. Под рисунком четкими крупными буквами было написано: «Помни!»

Постояв немного в толпе у карикатуры, Валя побежал к дверям — смотреть, не покажется ли мастер.

— Идет! — крикнул он минуты через две, еще издали увидев ненавистную фигуру Врублевского.

Рабочие быстро разошлись, и депо заработало обычным темпом. Казалось, ничего и не случилось. Только лица у всех в этот день были несколько оживленнее, чем всегда.

Врублевский, не торопясь, подошел к пузатому паровозу, посмотрел на работавших возле него, затем направился в свой обычный обход. Он вышагивал вдоль верстаков, высматривая, нельзя ли у кого-нибудь забраковать работу и записать штраф. Делал иногда отрывистые замечания. Валя незаметно наблюдал за ним, сгорая от нетерпения.

Вот мастер дошел до самой стены, остановился около пожилого седоусого слесаря Папулова, что-то сказал ему, поднял глаза и остолбенел.

Мальчик видел, как мастер даже попятился. Наверное, целую минуту он обалдело глядел на стену, не понимая, что это значит. Столбняк прошел так же неожиданно, как и начался. Врублевский закричал, заругался, пробрался по узкому проходу к стене и стал срывать карикатуру. Однако бумага не отдиралась. Он царапал ее, продолжая ругаться. Он уже устал, сломал себе ноготь, а карикатура была только поцарапана в двух-трех местах.