Борис Ицын - Подростки

— Снять! — фальцетом завизжал Врублевский, видя тщетность своих попыток, — сию минуту снять!

На мастера было страшно смотреть. На лбу и шее вздулись синие веревки вен. Обычно мутные глаза теперь горели и, казалось, готовы были выскочить из орбит. Усы прыгали на сизом лице от нервного подергивания щеки. Руки тряслись, как у больного лихорадкой. Он брызгал слюной и кричал все тем же фальцетом, пронзительно и бессмысленно: — снять! снять! снять!

Все работали молча, никто даже головы не повернул. Тогда мастер подскочил к старику Папулову, который был ближе всех.

— Сними, слышишь! — крикнул он.

Папулов молча отложил молоток и, повернувшись к Врублевскому, посмотрел на него пристальным, тяжелым взглядом.

— Кому говорят! — Врублевский замахнулся было, но еще раз взглянув в лицо Папулова, сразу обмяк и, грузно повернувшись, зашагал к выходу.

Минуты через три в цех прибежала уборщица вагонов Марья, растерянная и взволнованная. Из-под синей косынки выбились каштановые волосы. Видно было, что, напуганная мастером, она бежала сюда без оглядки, однако все-таки остановилась, чтобы рассмотреть карикатуру. Застыв с тряпкой в одной руке и ведром в другой, она смотрела на рисунок.

— Любуйся, любуйся, — бросил кто-то от тисков.

— Не влюбись, Марья, — пошутил другой.

— Мастер, мастер! — крикнул в шутку Степан.

Марья испуганно подскочила к стене и с ожесточением стала оттирать присохшую бумагу. По цеху пронесся хохот. И в смехе этом нашло выход напряжение последних дней.

Мастер три дня не появлялся в депо.

Нине Александровне удалось доказать начальнице гимназии, что Вера не виновата. Начальница после некоторого колебания согласилась не поднимать вопроса об исключении девочки, если та попросит извинения.

Когда мама сказала об этом, Вера хотела возразить ей. Она же не грубила, а просто пыталась доказать, что не виновата и ее возмутило несправедливое обвинение… Но, взглянув на мать, смолчала — лицо Нины Александровны было таким печальным…

С тяжелым сердцем входила она в кабинет начальницы.

— Простите меня, госпожа начальница, — наклонив голову, тихо проговорила она, — я была груба с вами. Этого больше никогда не будет.

— Можете идти. Постараюсь вам поверить.

Веру еще в коридоре окружили девочки. Начались расспросы. Но Вера молчала. Ее все еще душила обида, которая снова вспыхнула, как только она вошла в кабинет. Знала, начни рассказывать — расплачется. Успокоилась только в классе, увидев вокруг знакомые, сочувственные лица подруг. И тогда она смогла рассказать, что произошло.

Девочки зашумели… Кто же мог это сделать?

— Я знаю, девочки, — произнесла самая маленькая в классе Аня Голубкова, — я видела, как Зина Коробова вынула дневник из парты Кочиной и переправила отметку, когда в классе почти никого не было.

— Врешь, врешь, я не переправляла. Я ей отдала, это она переправила, — крикнула Зина, указав на Софочку Горюнову.

Люба Петренко вскочила на парту.

— Объявить Соньке бойкот… Не разговаривать с ней…

Класс одобрительно зашумел. Горюнова, хлопнув дверью, выскочила в коридор.

Девочки держались своего решения. Теперь все сторонились Сони и Зины и больше группировались около Любы и Веры, ставших коноводами класса. Вера, Фатьма и Люба стали дружить крепко, преданно, как это могут девочки одиннадцати-двенадцати лет. Они вместе учили уроки, подолгу сидели у Кочиных, разговаривая, читая…

Однажды Вера сказала подругам:

— Скоро, девочки, каток на Миассе расчистят, кататься пойдем, — она помолчала. — У меня знакомый мальчик есть, Валя, в Никольском поселке живет… Он на каток придет со своими товарищами.

Подруги заинтересовались. Вере пришлось рассказать о поездке в лес, о том, как Валя два раза был у них, однако она ни словом не обмолвилась о тайне, которую доверил Валя, хотя и очень хотелось ей рассказать об этом подругам.

Наконец наступил долгожданный день открытия катка. Собственно, никакого открытия не было. В одну из суббот, когда лед на Миассе достаточно окреп, к реке подъехало двое дровней, запряженных сытыми, стоялыми лошадьми. Рослые, усатые пожарные расчистили на гладком льду большое поле. Затем они вкопали в снег кругом этого поля десятка три небольших обрубков, облили водой и заморозили, чтобы крепче стояли, прибили к ним широкие гладко обструганные доски, и скамейки для отдыха были готовы. Позади скамеек шел высокий снежный вал, огораживавший каток, вход на который был свободным для всех желающих. Это традиционное и единственное развлечение для жителей уездного Челябинска ежегодно устраивала городская управа.

Мальчики готовились к открытию катка. Самым сложным было — найти коньки. Они были только у Николая. Свои старые «Галифакс» он обменял на новенькие блестящие «Снегурочки» с кокетливо загнутым носком. Правда, зареченский Ванька содрал за них втридорога, потребовав в придачу голубку-турмана, но Николай согласился.

Механик для себя и для Вали на один день достал коньки у приятелей в школе. В качестве арендной платы пришлось отдать новый карандаш, пару перьев и резинку, — но что было делать? Коньки были неважные, старенькие, заржавленные, тупые. Валя в субботу задержался в депо и часа полтора очищал их наждаком да точил напильником.

В воскресенье приятели прибежали на каток раньше девочек, они хотели попробовать, как будут кататься на настоящих стальных коньках.

Первые шаги на льду были не из удачных для Вали и Мити. Николай катался уверенно, во-первых, у него уже были коньки, хотя и бегал он на них по накатанному снегу, а, во-вторых, он целую неделю тренировался на своих «Галифаксах», прежде чем сменять их. А вот Валя как вышел на лед, так и растянулся. Механик упал несколько раз. Но вскоре дело пошло на лад. Пригодился опыт катания по снегу на деревянных колодках со стальной полосой. Они мало чем отличались от обычных коньков, и ребятам надо было только освоиться с гладкой поверхностью льда.

На катке народу было немного. Бегали какие-то ребятишки, неумело переставляя непослушные ноги. Робко катались две девочки-подростки, да с солидным видом скользили по льду три реалиста в длинных темно-зеленых шинелях с блестящими желтыми пуговицами.

— Не пришли? — спросил Николай, оглядев каток.

— Нет еще.

— Поди не придут? — усомнился Митя.