Борис Ицын - Подростки

Митя с приятелями протискался вперед. Какая-то старушка, глядя на четырехугольный лист, наклеенный на дверях, всхлипывала и поминутно крестилась. Несколько женщин стояли, замерев, и благоговейно смотрели на толстого усатого лавочника, который надевал большие очки в железной оправе и откашливался, готовясь начать чтение.

— Эй, которые там в задних рядах, скинь шапки, царский манифест читать буду, — предупредил он и начал, растягивая каждое слово:

«…Божьей милостью, мы, Николай вторый, император и самодержавец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский и прочая, и прочая, и прочая.

Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великою и тяжкою скорбью преисполняют сердце наше…»

Старушонка начала всхлипывать еще громче, а молодая женщина с ребенком на руках вздохнула и почему-то вытерла рот рукой.

— Эй, земляк, плохой из тебя дьяк! — Вперед протиснулся невысокого роста мужичок в рваном пиджаке и засаленной кепке. — Не так читаешь. Слушай, народ православный! — И он высоким, звонким тенорком посыпал скороговоркой:

«…Божьей хитростью, мы, Николай последний, кровопиец всероссийский, грабитель польский, обиратель финляндский и прочая, и прочая, и прочая…»

Все это он проговорил быстро, но четко, ни лавочник, читавший манифест до него, ни слушатели не могли опомниться, хотя и слышали все слово в слово. А новоявленный чтец продолжал:

«…Забастовки и революции в столицах и во многих городах империи нашей великим страхом и злостью преисполняют сердце наше…»

— Ты это чего же? — спохватившись, рявкнул торговец. — Кощунствовать? Богохульничать? Царя-батюшку срамными словами поносить!? Ах, ты, раз… — и он размахнулся, но мужичок с изумительной ловкостью увернулся, соскочил с крыльца и крикнул:

— Не имеешь полного права, читал: свобода слова.

— Я тебе дам, паршивцу, свободу слова! — сбежав с крыльца, закричал торговец и ухватил мужичка за отвороты пиджака.

Из толпы шагнул молодой парень.

— Но, но, ты тоже не замай, — он оттолкнул торговца, — может, человек выпимши.

— Выпимши! Все вы смутьяны, голодранцы!

Толпа зашумела. Одни приняли сторону торговца, другие пытались заступиться за человека в рваном пиджаке. Из-за угла показался городовой.

— Господа, что за шум? Расходитесь, расходитесь!

— Господин городовой, — бросился к нему торговец, — этот богохульник над царским манифестом изгалялся.

— А ну, в участок! — схватив за рукав, крикнул городовой. — Там разберут. Пожалуйте с нами, господин, — обратился он к торговцу.

— Не трожь! — рванулся было задержанный.

Городовой выхватил свисток. Тревожная трель огласила воздух. И сейчас же, точно из-под земли, появились два казака верхами. Народ кинулся врассыпную. Ребятишки юркнули в первые попавшиеся ворота. Не успел только убежать виновник переполоха, его держал городовой, да не тронулся с места торговец.

Один из казаков наотмашь ударил задержанного нагайкой, тот, охнув, схватился за левое плечо. Городовой толкнул его в спину.

— Пошли!

Человек в пиджаке двинулся, понурив голову. За ним шагнул городовой и степенно пошел торговец. По бокам гарцевали казаки.

Когда эта процессия скрылась за углом, к церкви снова стал стекаться народ. Вышли из своего убежища и ребята.

— Пошли домой, — предложил Митя. — Все одно не поймешь, что тут к чему.

Когда мальчики проходили мимо церкви, чей-то громкий голос читал на паперти:

«…Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов».

У отца Степки Аршинника, поселкового лавочника Парамона Савельевича Пантелеева, собрались гости. Стол был накрыт, как на пасху. Свет большой висячей лампы отражался в десятках графинчиков, рюмок, бутылок, лафитников.

Гостей собралось много. Хозяйка Анна Макаровна, две девки прислуги и приказчик Антип с ног сбились, подавая кушанья. Стол ломился от жареных, вареных, пареных, холодных, соленых, моченых, маринованных блюд. Парамон Савельевич не пожалел денег. Еще бы! Собрались именитые люди — отцы города. Приехал сам Аникей Сергеевич Голованов — руководитель местного союза Михаила Архангела, организатор черной сотни для борьбы с революционерами, для еврейских погромов. Это был высокий сутулый старик с седой, расчесанной надвое бородой, из-под которой виднелся орден Анны — предмет постоянной гордости Голованова.

— Кушайте, кушайте, — поминутно повторял хозяин, — милости просим, закусите, чем бог послал.

Анна Макаровна и Антип наполнили рюмки гостей.

— Без тоста не того, — протянул Голованов.

— Тост… тост… просим! — робко и разноголосо откликнулись сидевшие за столом.

Почетный гость поднялся. Разгладил бороду, поправил, будто невзначай, орден на шее и поднял рюмку.

— За здравие его императорского величества! — торжественно произнес он.

— Ур-р-р-р-а! — оглушительно крикнул околоточный надзиратель.

— Ур-р-р-а! — не очень дружно подхватили остальные.

Выпили. Тосты следовали один за другим. Хмель развязал языки. Первое смущение прошло.

Когда в несчетный раз наполнялись рюмки, один из прасолов, осмелев, потянулся к Голованову:

— С манифестом-с вас, Аникей Сергеевич, со свободами-с!

— Дурак! — стукнул кулаком по столу Голованов. — Рассуждение имеешь о вещах, в которых не смыслишь!

Прасол поперхнулся и оторопело сел на свое место.

От окрика Голованова все стихли. А тот продолжал так же, во весь голос:

— Глядите на него! Со свободами поздравляет. А в них ли суть царской милости? В них ли главное, на что указуется в манифесте? Понимать надо. Батюшка, — он повернулся к священнику, — почитайте-ка наиглавнейшее… без очков не вижу.

Священник извлек из кармана рясы сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и, водрузив на нос очки, прочел слегка нараспев:

«Мы, божьей милостью…»

— Не то, это известно, читайте дальше.

«Смуты и волнения…»

— Фу ты, батюшка, какой же вы беспонятный. Про самое главное читайте, что каждому уразуметь надо.

— Дозвольте, Аникей Сергеевич, — привстал со своего места околоточный, — нам господин пристав насчет главного разъясняли. — Разрешите манифест, батюшка.

Он взял у священника манифест и, не без труда слагая слова, прочел:

«…От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единству державы нашей».

— За сим следует… (околоточный икнул).

…Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий…»

— Вот что главное. И мы постараемся в меру сил своих, будьте благонадежны, Аникей Сергеевич.