Ал. Платонова - Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]

Гнев и обида царили в его душе, И по мере того как ладья подплывала к берегу, эти чувства заполняли все больше и больше его душу, разгорались в нем, — и, гневный и мстительный, вступил он на берег.

Прошло несколько минут, и с обнаженным мечом он входил в терем Рогнеды.

Она сидела в своем дорогом уборе, бледная и трепещущая, не смея поднять на него умоляющих глаз.

— Готова? — раздался грозный голос Владимира. Но в это время кто–то крепко обхватил его колени руками… Он вздрогнул и увидел, что маленький Изяслав обнимает его.

— Отец… отец… ты не один… прости матушку… — И почему–то лицо сына напомнило ему другое бледное детское личико, смотревшее недавно на толпу с такой мукой… И все перемешалось в голове, меч выпал из рук.

— О боги!.. Разве я знал! — он схватился одной рукой за голову, другой отстранил сына и, не сказав ни слова жене, вышел из терема.

Через несколько дней бояре и Путята «порешили», потому что князь просил их совета: «Государь, прости виновную для сего младенца и дай им в удел бывшую область ее отца».

Князь так и сделал.

И в ту ночь, когда так решил он, тихо и светло было у него на душе, словно коснулась душа чего–то великого, хорошего. Хотелось ему в эту ночь всех любить, всех обнять, и еще хотелось ближе узнать и понять христианского Бога.

А старый Лют скрежетал зубами, потому что уходил князь из–под его власти.

И еще сильнее стало его беспокойство, еще сильнее разгорелась его злоба, когда через несколько дней узнал он, что греческий жрец, как называл он отца Адриана, приходил к князю и о чем–то долго–долго беседовали они.

Не один греческий священник приходил к князю беседовать о вере. Узнали о его желании переменить веру другие народы, и каждый из них пытался склонить русского князя к своей вере, чтобы иметь в нем сильного союзника.

Приходили к нему послы от камских болгар–магометан, приходили с запада немцы, приходили хазары–евреи, но слышали в Киеве, что ни к одной вере не лежало так сердце князя, как к вере греческой.

Один греческий монах принес ему икону Страшного Суда и рассказал, какая участь ждет праведных и какая — грешных. Рассказал и о том, как Единый Истинный Бог, в Которого веруют греки, сходил на землю, как Он пострадал за людей, распят был и воскрес. Знали киевляне, что сильно задумался князь над словами монаха–проповедника, а глядя на икону Страшного Суда, промолвил: хорошо тем, кто на правой стороне, и горе тем, кто на левой…

— Крестись, и будешь с праведниками, — отвечал монах.

Ушел монах, но сменил его отец Адриан, и долгие задушевные беседы велись у него с князем. — Что же, батюшка? Как князь? Склоняется ли к нашей вере? — спрашивала как–то Светлана отца Адриана.

— В руках Божиих сердце человека… Бог знает… но веруем, что будет князь христианином. Недаром ему такой светлый ум дан… Вот теперь мужей именитых хочет послать в разные земли, чтобы сами посмотрели веру, увидели, как разные народы на своих местах служат каждый своему Богу. Пусть поедут, посмотрят… Свет веры Христовой еще ярче будет, как с тьмой–то сравнять его.

Так говорил старец. Светлана слушала его, почти уверенная, что князь Владимир будет христианином. Но у нее душа болела еще и за Рогдая. Вот уже исполнилась их мечта. Они — муж и жена; согласился Рогдай венчаться с ней по закону христианскому, но сам все еще оставался язычником. Какие–то колебания у него в душе. И лежит это камнем у нее на сердце, и всякая радость ее меркнет, и постоянно, постоянно, день и ночь, молится она за Рогдая: просвети его, приведи его к Себе, Боже!

Они живут в маленьком домике; вернее — живет она, а Рогдай все с князем. И знают этот домик все бедняки в Киеве, знают все больные. Идут к Светлане, а она поит, кормит, обшивает их, лечит целебными травами. Тихо и счастливо течет жизнь. Только бы Рогдай уверовал!

В этот вечер Рогдай ранее обыкновенного пришел к ней. Еще с реки услышала она его сильный, молодой голос. Пел он какую–то песню, и широкой волной разливалась могучая песня по затихшей реке.

— Ну, радость моя!.. Еду я с боярами и в землю Болгарскую, и в землю Греческую… будем смотреть, чья вера лучше…

Она немного побледнела: «Опять уезжает… Опять разлука!» — Но тотчас овладела собой.

— Да приведет тебя Господь к Себе! — проговорила она. Весь вечер прошел в разговоре о предстоящем отъезде.

Прошло около трех месяцев после этого разговора, и княжеская барка, на которой среди других послов Владимира находился и Рогдай, медленно и величаво подплывала к Босфору, на берегу которого красовалась столица Греческой империи — Царьград, или Византия.

Путь, которым плыли послы, знаком был русским. Каждую весну отправлялись этим путем ладьи, нагруженные разными товарами: шкурами зверей, лесом, воском, медом, хлебом в Грецию. Из Киева выходили они в вольные воды Днепра, плыли вниз по реке, между цветущими зелеными берегами, потом в том месте, где Днепр образует пороги, вытаскивали ладьи и товар на берег, тащили их «волоком», потом снова плыли по реке и выходили, наконец, в Черное море, которым добирались до Царьграда.

Этим путем плыли и великокняжеские послы. Их было десять мужей — все пожилые, умные и родовитые бояре, с суровыми лицами, закаленные в боях, друзья и советчики князя. Был тут и дядя его Добрыня, и любимый боярин и воевода Путята, и все они плыли в Царьград с сознанием, что важное и серьезное дело поручил им князь.

Рогдай был среди них как мальчик. Но его любили за веселый нрав, за уживчивость с товарищами, за услужливость старшим, и тому, что князь его так любил, не завидовали.

Много пережил и передумал Рогдай за эти месяцы.

Были уж они и в земле болгар камских… Не понравилась им их вера. Храмы показались унылыми… Видели они немецкие храмы, и там скучно и некрасиво показалось им. Что–то ждало их в земле Греческой, какой ответ привезут они князю Владимиру?

Думал об этом Рогдай, да и самого его занимала греческая вера: «Светлана приняла ее, а Светлана — умница… И Адриан, старик, который христианской вере учил, тоже старик умный и добрый. О Христе говорит как о живом… Точно он видел и знает Его».

В голове Рогдая мысли сменяли одна другую, переносили его на берега родного Днепра, к маленькому домику, где осталась Светлана, и хотелось поскорей вернуться туда. Но хотелось в то же время и Царьград увидать, и веру христианскую ближе узнать.

Был яркий солнечный день, когда их барка подплыла к главной пристани Царьграда, к Золотому Рогу.

Великолепное синее море сверкало и искрилось в лучах солнца, и волны словно ласкались о берег, накотором собралось много народа, все в ярких, пестрых одеждах, встречать славянских гостей.