Ал. Платонова - Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]

И не один приступ был так отбит.

— И на кого надеется князь? — думал Рогдай. Однако он уж и сам знает, на кого и на что надеется князь. Знает, зачем и на Корсунь–то он пошел войной.

— В Корсуни много церквей греческих… возьму этот город и привезу оттуда священников греческих, пусть учат народ мой закону христианскому. — Так говорил он, уходя из Киева, и эти его слова передавались теперь из уст в уста среди воевод княжеских. Знал об этом и Рогдай.

И вот теперь стояли они все перед этим городом, видели, как сияли на солнце кресты и купола христианских церквей, и не могли, ничего не могли сделать.

— Бог христианский… поможешь ли Ты нашему князю? — думал Рогдай, и таким чудом казалось ему взятие города, что, кажется, если бы взят был город, он и сам тотчас уверовал бы в Христа.

Тихо разговаривали между собой воеводы княжеские, тихо думал Рогдай свою думу, а князь сидел молча, не принимая участия в общем разговоре. Но не мрачно, а вдохновенно–прекрасно было его лицо… Глубокая вера светилась в глазах, а сердце его трепетало в могучей груди сладким и радостным трепетом.

— Почивай, княже!.. — сказал наконец Путята, вставая. Поднялись и другие воеводы.

— Добрая ночь… — сказал князь, наклоном головы отпуская их. — А ты останься, — обратился он к Рогдаю.

Рогдай остался. Шатер опустел. Несколько раз князь прошелся взад и вперед по мягкому дорогому ковру.

— Что ты чувствовал, когда был в Царьграде, Рогдай? — спросил он, останавливаясь перед дружинником.

— То же, что и другие, княже: будто в другом мире, на небе был я… до сих пор звучит еще в моих ушах то неземное пение, — отвечал Рогдай. — То же говорили мне и другие. То же чувствую и я сам… Премудра была бабка моя, княгиня Ольга, что приняла веру Христову, и вот чует сердце мое, что отсюда, из Корсуни, я вернусь в Киев христианином… Крещусь, если Корсунь будет взята… А в этом уверяет меня сердце! Чувствую, что даст мне ее Бог… — Светло и прекрасно было лицо князя, и верой звучал его голос. И чувствовал Рогдай, что совершается на его глазах что–то дивное и великое.

Отрок княжеский заглянул в шатер и позвал Рогдая. Рогдай вышел. А князь опустился на колени и, в избытке душевного волнения, со слезами пламенно стал молиться.

Он не мог бы сам сказать, о чем он молился. Он молился, чтоб дал Господь мир и свет его душе, чтоб дал свет всему народу киевскому, чтоб не отпустил его от стен этого христианского города иначе как христианином, чтобы помог взять ему Корсунь. Долго молился князь, и не смел Рогдай потревожить его; видел только, как слезы градом катятся по лицу князя, как сияют верой и счастьем его глаза, как губы едва произносят отдельные, отрывочные слова — помоги… спаси… просвети!..

Наконец Владимир поднялся с колен.

— Княже, — решился тогда заговорить Рогдай, — корсунцы стрелу пустили в наш стан… и вот какая–то грамотка на стреле… на языке греческом.

Владимир равнодушно посмотрел на бумагу.

— До утра оставим. Потом прочтем… Искусного в грамоте человека найти!..А ночь уже проходила. Светлело на востоке, и звезды угасали.

Рано утром собрались опять воеводы в шатер князя, нашли и человека, умеющего читать письмена греческие, и диву дались, когда узнали, что за грамотка прислана на стреле: некий корсунец Анастас уведомлял князя, что за городом есть в земле трубы, по которым вода из колодцев идет в город.

— Господи Боже мой! Корсунь наша! Корсунь будет взята?! Крещусь, если это будет! — в избытке душевного восторга воскликнул князь, и радостно пронеслись и его слова, и известие, полученное из Корсуни, по всему киевскому стану.

— Крещусь и я, — подумал Рогдай, дивясь тому, что происходило, и прислушиваясь к шуму, раздававшемуся с высоких стен неприступной крепости, — вот будет радость Светлане! — Его мысли перенеслись вдруг в Киев, на берег Днепра, к маленькому домику, где теперь жила Светлана, ничего не знавшая о его судьбе.

Стрела, пущенная из греческого стана, просвистела в воздухе и ударила в молодого боярина, стоявшего рядом с Рогдаем. Он тихо вскрикнул и упал, обливаясь кровью.

Рогдай невольно отшатнулся, вздрогнул, и сердце его сжалось: один момент, и вот так же может все кончиться. И вдруг так больно стало при мысли, что он никогда, может быть, не увидит уже Светлану.

— Великий Боже… Боже греков… пощади, сохрани мою жизнь, я приму веру Твою и буду всю жизнь до конца служить Тебе…

Битва разгоралась. Рогдай должен был сам взяться за копье и стрелы, но бой не увлекал его, в сердце была молитва, и душа рвалась к безоблачно–яркому синему небу, откуда должна была прийти ему милость. Через несколько дней Корсунь была взята.

— Ты знаешь, как это было? О, если бы ты была тогда с нами, если бы ты видела, если бы пережила!.. — Рогдай не знал, с чего начать свой рассказ жене: так много было всего на душе, так хотелось рассказывать обо всем с самого начала: как они подъезжали к Царьграду, как они плыли этим великолепным морем и еще издали увидели город, залитый ослепительно яркими лучами солнца, город, в котором такие роскошные дворцы, такие роскошные храмы; хотелось рассказать подробно, как привели их в собор святой Софии, провели вперед, и встали они перед раскрытым сияющим алтарем, и видели всю службу, совершаемую самим Патриархом Греческим… Хотелось сказать, как смешались тогда мысли и чувства в их душе, как показалось, что земля словно тает под их ногами и невидимые крылья уносят их в иной, совсем иной мир… Хотелось рассказать и о том, как он заболел и как затем поправился, как попал в Корсунь, где соединился с товарищами–дружинниками, что видел и пережил под Корсунью.

И обо всем этом Рогдай рассказывал как–то вдруг, спешно и разбросанно. А Светлана не столько слушала его, сколько смотрела на него, радостная, счастливая, почти не верящая тому, что Рогдай опять с ней и Рогдай — христианин.

Они сидели на крыльце их маленького домика. Лучи заката золотили верхушки деревьев, и все кругом было полно тишины и мира.

— Но как же случилось то, что ты вдруг уверовал и крестился? — вновь спрашивала Светлана, берясь за полотенце, которое вышивала новой княгине…

— Случилось… как случилось? — переспрашивал в свою очередь Рогдай. — Для этого надо было быть под Корсунью, видеть и знать, как взяли Корсунь… Никакие силы человеческие не могли бы овладеть городом, если бы Бог, Которому князь молился, не помог ему… И я почувствовал, что в письме Анастаса, о котором я тебе говорил, — рука Божия… И потом… потом, — он ласково взглянул на жену, — я так молился Ему, чтобы мне остаться в живых, чтобы мне увидеть тебя… и вот — ни одна стрела не задела меня… Как же мне было не верить!.. — Тихая, глубокая радость звучала в каждом слове Рогдая.