Ал. Платонова - Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]

Девушка сняла засов, и вдруг невольный короткий крик вырвался у нее.

Высокий худой старик вошел в горницу.

На нем была темная длинная одежда, на плечах дорогой мех; в руке суковатая палка. Длинная спутанная борода его, почти совсем седая, спускалась до пояса, из–под нависших и тоже седых бровей сверкали маленькие, злые глаза.

Во всей наружности его было что–то недоброе и отталкивающее. Но это был любимец богов, и потому трепетали перед ним киевляне, и не было приказа, которого бы не исполнили они, если этот приказ отдавал старый Лют.

Кудесник Лют… Вещий… Сын Чернобога…

Так называли его в Киеве. Жил он в лесу, в небольшой избушке, дорогу к которой хорошо знали все, кому была нужда в заговоре, кто не умел обдумать сам плана жестокой мести, кто хотел отвести от себя беду или приворожить к себе чье–нибудь сердце.

Вечно занят был старый Лют: то разбирался в костях лягушек, то зелье варил на отраву врагам, то богам жертвы приносил.

И много жертв принесено было Лютом, много пленников пролили свою кровь под его беспощадной рукой перед идолом Перуна.

И этот–то человек пришел теперь к Дулебу. Побледнела Светлана, увидав его, и, едва закрыв за ним дверь, убежала в свою горенку.

— Глупа красная девушка, — усмехнулся Лют, входя в гридню и сбрасывая на лавку мех с плеча.

— Добро пожаловать, гость дорогой! Вот, нежданно–негаданно, — поклонился гостю хозяин. Феодор стоял в стороне. Острые глаза кудесника метнули на него недобрые искры.

— Прости, боярин, пойду я… — сказал Феодор, поклонился обоим и вышел в сени. Дулеб проводил его, а Лют расположился у стола.

— Проклятый варяг, — сквозь зубы процедил кудесник, когда Дулеб вернулся, — не будь я служитель Перуна, если он уцелеет в своем гнезде.

— За что ты так злобишься на него? — с некоторым удивлением спросил Дулеб, прищуриваясь и глядя в лицо кудесника, искривленное судорогой злобы.

— За что? — переспросил Лют. — А за то, что он отвращает от наших богов сердца киевлян; за то, что он ночью ходит в сборище этих безбожников–христиан и там пьет кровь младенцев…

— Полно, так ли это? Хорошо ли ты знаешь их веру? Кровь младенцев?! Сам Куря, князь печенежский, из черепа Святослава пил только вино… А уж он ли не жесток был… А христиане так кротки, так мягки… — недоверчиво глядя на своего гостя, проговорил Дулеб, вспоминая разговор с Феодором.

— Впрочем, что же мы сидим так?

Он крикнул холопа, и через несколько минут на столе пенилась и дымилась горячая баранина. Гостеприимство было отличительной чертой в характере русского человека.

Лют же был не простым гостем, но важным и почетным. Для него всякий киевлянин не постеснялся бы даже выкрасть у соседа барана или теленка, если бы своего дома не оказалось.

Долго сидели вдвоем гость и хозяин. Пили вино из среброкованого турьего рога и говорили о важном деле.

Пришел Лют к Дулебу сватать его дочь за своего сына Олега. Не в обычае было это у славян: проще было увезти понравившуюся девушку, да не хотел Лют ссориться с Дулебом, который к тому же близок был и к княжескому дому.

Дулеб тоже дорожил будущим родством с Лютом, но и дочь не хотел принуждать.

— Одна она у меня, Лют, сам знаешь! После Предславы все она у меня. Как сама порешит, так и будет. Она у меня, что звездочка ясная. Как я расстанусь с ней? — говорил Дулеб. Льстило ему, что сам Лют, сын Чернобога, жрец Перуна, мудрый кудесник, Светлану за своего сына сватает, и жаль было ему дочери.

— Пошлем за Светланой. Как она порешит, — снова сказал он и велел позвать дочь.

А та сидела у себя в светелке ни жива ни мертва. Не обмануло ее девичье сердце: подсказало, что ради нее пришел к ним Лют. «Неужели за Олега выходить?» — сверкнула в ее душе страшная мысль.

Совсем почти не знала она Олега; слыхала только, что ездил он по морю, занимался разбоями; слыхала, что не было у князя Владимира лучшего бойца; что бил он птицу стрелой на лету без промаха; что один на медведя не боялся ходить. Но уж одного того, что Олег был сыном Люта, довольно было, чтобы бояться его хуже огня. А с тех пор как Рогдая она увидела да с ним словом ласковым перемолвилась, и совсем отвернулась ее душа от сына кудесника.

И теперь, прижимаясь к своей старой мамке Вахрамеевне, она просила и умоляла ее, чтобы припомнила та все чары, все заговоры, отворожила от нее сердце Олега.

— Обернулась бы теперь я голубкою, полетела бы на могилку матушки, попросила бы ее: защити, родная, свое дитятко! — плакала девушка. Но слез не было у нее в глазах; они стояли в горле и больно сжимали его. И грудь ныла в какой–то невыразимой тоске.

— Что–то будет? Ой, дедись Ладо, что–то будет? В это время в светелку, запыхавшись, вбежала холопка–девушка:

— Иди скорей! Лют и твой батюшка спрашивают тебя!

Светлана побледнела, зашаталась, ноги у нее подкосились.

— Ласточка моя, голубушка!.. Да не зверь ведь какой Лют–то… Не съест… И отец твой тебя, касаточку, не выдаст… — успокаивала ее Вахрамеевна, — дай–ка я тебя с уголька спрысну да вот ладанку на шейку лебединую надену.

И она, с причитаниями, надела своей любимице какой–то крошечный мешочек.

Однако недаром Светлана была дочерью Дулеба: его решимость и твердость теперь овладели ею: «Умру, а не выйду за Олега», — подумала она и с этим решением вошла к отцу в горницу.

По–прежнему у стола сидел Дулеб. Склонив голову на руку, он что–то говорил гостю и казался грустным и задумчивым. Лют, развалясь, сидел на богатой лежанке, против стола, чем–то недовольный. Он был уверен, что в конце концов все будет так, как он хочет, но его раздражало, что Дулеб не сразу согласился, что понадобилось еще послать за этой девчонкой! Как будто мало для нее чести, что ее сватают за сына Люта!

Он не мог скрыть своего раздражения, когда вошла Светлана, а от его взгляда ее сердце сжалось еще больше.

Взглянула она на отца и почувствовала, что он за нее будет.

В нерешительности она остановилась у двери. — Подойди сюда, Светлана! — сказал отец. — Знаешь, зачем тебя позвали? Вот Лют просит выдать тебя за своего сына Олега… Согласна ли ты?

Светлана ожидала этого вопроса, приготовилась к нему, но все–таки дрожь пробежала по всему ее телу. Она не могла сдержать себя, расплакалась и упала отцу в ноги:

— Батюшка, твоя воля… Но пожалей, батюшка!.. Чем я тебя прогневила?.. Не гони от себя… — рыдала она. Слова мешались у нее с плачем и переходили в какой–то стон.

Лицо Дулеба прояснилось. Из груди его вырвался вздох. Словно и сам он был рад, что так все разрешилось.

— Полно, — твердо сказал он, отстраняя от себя дочь и поднимаясь с места, — видишь, Лют? И рад бы, да не могу… Ступай к себе, Светлана!