Георгий Свиридов - Вовка - сын командира, или необыкновенные приключения в тылу врага

В дверях дома показалась мать.

— Санек, ты?

— Да, мама, это я… — нехотя ответил Санька и вышел из укрытия.

— Шляешься черт знает где, а тут переживай за тебя! — сказала она сердито.

— Я немцев испугался, — попытался оправдаться Санька, — вот и убег…

Мать схватила его большими, тяжелыми руками и сильно прижала к себе.

— Родненький ты мой! Столько я за тебя настрадалась. Спрашивала людей, говорят, не видели… Всех убитых обошла… Нас отпустили, слава тебе господи. Сосед Кондрат Савельевич заступился. Он теперь староста.

Саньке было приятно, что мать так радуется его возвращению. Обычно она не баловала его вниманием. Он обмяк, прижался к матери, заплакал. Хорошо, что их с Колькой отпустили. Может, и папка еще вернется. Ведь Вовка не видел его убитым, а только предполагает, что они погибли с тетей Катей.

— Небось голодный, как волк?

— Угу, — ответил Санька, вытирая со щек слезы.

— Поди умойся и садись к столу.

Постные зеленые щи, заправленные ложкой сметаны, и каша с молоком показались Саньке удивительно вкусными. Он быстро опорожнил тарелки.

— Убегался, бездомный, так и щи пустые понравились. — Мать подошла к столу, вытирая руки о передник. — Где же ты мотался, окаянный?

— В лесу, — ответил Санька.

— Неужто один?

— Не. — Санька посмотрел на мать, как бы соображая: говорить ли. — Вдвоем мы, с Вовкой нашим.

— Значит, он убег все–таки позапрошлой ночью из острога?

Санька кивнул.

Выходит, Вовка правду говорил о побеге. Смелый какой он. С таким не пропадешь.

— Значит, жив? — переспросила мать, и непонятно было, радуется она этому или нет.

— Ждет меня, — охотно ответил Санька.

— Новое горюшко! — вдруг всхлипнула мать. — Что мне делать с вами, шельмецами?

Санька понял материнские слезы по–своему и с готовностью вскочил:

— Мам, я позову его. Он тут недалеко.

Добрые слезы, которые были на лице матери минуту назад, улетучились. Уголки губ угрожающе опустились книзу, а в глазах появилась холодная колючесть. Санька знал, что сейчас будет гроза, и втянул голову в плечи.

— Вот что я тебе скажу. Неча шляться. Дома дел по горло: картошку пора окучивать, огород не полит, сохнет, скотина без корма… Бери–ка тяпку — и марш на огород полоть картошку!

— А как же Вовка? — в отчаянии спросил Санька.

— Чтоб он пропал, твой Вовка! Да если он сунется сюда, нас всех поуничтожают. Беглец из острога! Сын командира! Да таких первым делом расстреливают. Нехай живет как знает!

Санька исподлобья посмотрел на мать. Такой он ее никогда не видел.

— Он там один. Голодный…

Тяжелым выдался этот день для Саньки. После утренних страхов и тревог, после саперной лопатки, от которой на руках набились мозоли, пришлось ему еще картошку окучивать, носить воду из колодца и поливать грядки с капустой, а потом чистить свинарник. К вечеру Санька еле передвигал ноги, а руки и спина казались чужими. Однако его больше, чем усталость, терзала мысль о Вовке. «Какой же из меня помощник командира? — подумал он, ругая себя. — Пошел в разведку и застрял. Сам нажрался до отвала, а командир лапу сосет с голоду. Еще клятву давал!»

Но тут мысли его неожиданно оборвались. У калитки остановились трое немецких солдат с автоматами за плечами. Наверное, это те, что вчера были в лесу! Они пришли за ним. Бросив ведро, Санька побежал к дому. Но немцы его заметили. Один из них крикнул Саньке:

— Киндер! Киндер!

Он понял, что немцы зовут его. Дрожа, как осиновый лист, Санька приблизился к ним.

— Яйки! Млеко! Давай, давай!

Из дома выскочила мать. Она кинулась к Саньке, заслонила его собой.

— Это мой мальчик! Сын! Он ни в чем не виноват!

Наконец до сознания матери дошло, чего хотят солдаты. Облегченно вздохнув, она закивала:

— Есть, есть. Сейчас принесу!

— Давай, давай! — заулыбался рослый рыжий немец. — Шнель!

Мария побежала в дом.

Рыжий немец подошел к Саньке и похлопал его по плечу:

— Гут, киндер!

Санька бессмысленно закивал головой, не зная, как себя вести.

— До есть Петербург? До есть Ленинград? — спросил рыжий на ломаном русском языке. — Километр?

Санька догадался, что рыжий спрашивает, сколько километров до Ленинграда. Он кивнул немцу и показал четыре пальца.

— Отсюда до Ленинграда будет километров четыреста!

— Понималь, — сказал рыжий солдат и начертил на земле цифру четыреста. — Так есть?

— Так, так, — подтвердил Санька.

— До есть Москау? — продолжал спрашивать рыжий.

— Далеко! — ответил Санька. — Тысяча километров.

Он начертил на земле цифру.

— Гут, гут, — немец засмеялся, обнажив крупные редкие зубы, и многозначительно поднял палец. — Завтра вир, мы есть Ленинград! После–после–послезавтра мы есть Москау! Хайль Гитлер! Россия — капут! — немец провел ладонью по горлу.

От его слов, выразительных жестов и самодовольного смеха Саньке стало страшно. Гад, уже победу празднует… Тут до Санькиного слуха донеслось отчаянное кудахтанье. Он оглянулся. Из сарая вышел немец, неся в каждой руке по паре барахтающихся несушек. Другой солдат перелез через загон и старался поймать двухмесячного поросенка. Поросенок визжал и ускользал из рук.

В это время на пороге показалась мать с плетеной корзинкой. и большой крынкой молока. Рыжий солдат поспешил к ней. Внезапно грохнули выстрелы, раздался пронзительный визг поросенка. Мать ахнула и уронила крынку с молоком и корзинку с яйцами. Крынка разбилась, и молоко побежало со ступенек на землю. Из упавшей набок корзинки покатились яйца.

— Русише швайне! — заревел рыжий немец, схватив корзинку с разбитыми яйцами, с размаху ударил Санькину мать. — Русише швайне!

Из дома выбежал Колька и, увидев немцев, с испугу заревел:

— Ма–ма!

Мать упала перед рыжим немцем на колени и взмолилась:

— Пожалейте меня, грешную! Простите!

У Саньки защемило сердце. Он стоял как вкопанный, боясь пошевелиться. Рыжий немец взглянул на своих дружков и, видимо, остался доволен добычей.

— Завтра яйки! — он растопырил перед матерью пальцы обеих рук, показывая десяток. — Завтра млеко! Яйки, млеко! — Рыжий вскинул автомат, изображая стрельбу.

Санькина мать, стоя на коленях, утвердительно закивала головой.

— Все будет! И молоко и яйца! Только не губите душу грешную…

Солдаты ушли, унося четырех кур и поросенка.

Мать долго сидела на пороге, беззвучно рыдая, закрыв лицо ладонями. Маленький Колька, всхлипывая, стал размазывать лужу от молока, потом занялся корзиной — возил ее по молочной грязи, изображая пароход. Скоро ему это наскучило. Он стал макать руки в липкую кашицу от разбитых яичек и мазать по голове, приговаривая:

— Куп–куп! Холосо! Куп–куп!

Санька, выйдя из оцепенения, подхватил братишку и, хотя тот сопротивлялся, потащил его к ведру с водой. Вымыл ему лицо, голову и только потом отпустил играть. А сам, подхватив ведро, побрел к колодцу. «Нет, жить так: невозможно, — думал Санька. — Надо бежать к Вовке».