Семён Самсонов - Повести и рассказы

Костя вспомнил, как они с товарищами готовились к побегу. Но кто-то сказал им, что, если они убегут, фашисты сообщат на родину, и там могут посадить в тюрьму, а то и расстрелять родных, и побег не состоялся.

Дорога была длинной, и ребята, неожиданно оказавшись без постороннего наблюдения, дали волю своим воспоминаниям и мечтам. Разговор начался такой, какого они долго не вели, находясь в лагере, под полицейским надзором.

Девочки, несколько стесняясь ребят, сидели у самой кабины особнячком и разговаривали между собой.

Вова, прислушиваясь и ловя отдельные слова их разговора, понял, что Люся и Шура что-то пылко доказывали Ане, точно хотели её в чём-то убедить, но она отвечала сдержанно и неохотно.

Люся рассказывала о доме, о школе, о друзьях и своих планах. Её слова долетали до слуха Вовы отчётливее и потому вызывали наибольший интерес.

— Я бы после десятилетки обязательно пошла в железнодорожный институт, — говорила Люся. — Мой папа — старый железнодорожник, лучший машинист и так любит своё дело, что мне хочется быть похожей на него, и я так же люблю железную дорогу, как и он.

— А я бы пошла в театральное училище, — высказалась Шура. — Так мне хочется играть на сцене. В школе, в кружке самодеятельности, я играла старух. Наряжусь по-старушечьи, загримируюсь, да так, что все говорят: «Вот здорово у тебя выходит». А играла этих старух так, что один раз меня похвалил артист драмы, он у нас был на школьном вечере для родителей.

Вова из-за плеча Жоры глядел на Шуру и думал: «Какая она живая, весёлая и, наверное, действительно, когда-нибудь артисткой будет».

Но в это время Шура умолкла, задумалась, и на её лице весёлость сменилась грустью и тоской. Она вдруг сказала:

— Всё теперь пропало… Вот мы едем, а куда, что будет с нами через час, вечером, завтра?.. Как это плохо, девочки.

Люся молча кивнула в знак согласия, но Аня сидела задумчивая, с поникшей головой, будто ничего не слышала и потому совсем не реагировала на слова Шуры.

Вова не утерпел и, пытаясь развеселить, подбодрить девочек, громко сказал:

— Ничего, Шура, ещё будешь играть на сцене.

Все оживились. Люся и Шура улыбнулись, а Жора, как всегда бодрый, добавил:

— Мы обязательно придём смотреть спектакль и будем кричать «бис» и «браво» Александре Трошиной.

Все засмеялись, хотя и не было сказано ничего смешного. Смеялись ребята потому, что чувствовали себя свободными хоть на час.

Костя, Жора и Юра разговаривали бурно, громко и совершенно беззаботно. Только Вова мало принимал участия в их разговоре и больше прислушивался к беседе девочек.

Жора серьёзно и убеждённо доказывал:

— Вот если бы я был старше, я бы уже был танкистом… Да, танкистом. Я бы на своём танке пришёл вас освобождать. Ух, и дал бы я жару этому Штейнеру… повесил бы его…

— А ты хоть танк-то видел? — спросил Костя с недоверием.

— Видел, даже в танке сидел, — с гордостью ответил Жора. — В танке совсем нет руля, там рычаги, и так ими легко управлять, будто вожжами.

Все засмеялись, а Юра вдруг сказал:

— Жора, а ты знаешь, я тоже хочу танкистом…

— Честное слово… Потянешь левый рычаг на себя — танк влево пойдёт, правый — вправо, — с жаром продолжал Жора, так как почувствовал, что все поверили ему.

Только Вова в эту минуту думал о Толе. Ведь он, как и его школьный друг Витя, собирался быть летчиком, хотел походить на Валерия Чкалова, и вот нет с ними Толи. «И кто знает, — думал Вова, — кто из нас осуществит свою мечту?»

Вове было очень грустно, но он не высказывал своих чувств товарищам. «Пусть они хоть сейчас, — думал он, — немножко поговорят, ведь им так мало приходилось быть свободными в своих разговорах и поведении».

Он снова, прислушался к разговору девочек. Они тоже чувствовали себя по-иному, чем в лагере, уже привыкли к ребятам и непринуждённо разговаривали между собой. Только Аня ещё оставалась такой же, как всегда, — хмурой и расстроенной.

— Что же ты ничего о себе не рассказываешь? — спросила Люся и обняла Аню.

— Мне особенно нечего рассказывать, — Аня растерялась и покраснела.

Ей стало неловко. Ведь и в самом деле так получилось, что ей нечего рассказывать. Она и бежать не собиралась, как эти мальчики, она и девочкам не решалась помогать, когда на кухне работала. Действительно, не о чем ей рассказать.

Только под вечер прибыли ребята в какое-то местечко с узкими улицами и каменными, удивительно одинаковыми одноэтажными домами, крытыми черепицей. Солнце уходило за гору, отбрасывая золотые лучи на верхушки остроконечных крыш. Улицы были безлюдны. Где-то мычали коровы, лаяли собаки, похрюкивали свиньи.

Машина остановилась. Ребята смолкли. Вышел шофёр, посмотрел назад на дорогу и закурил сигарету. Через несколько минут проехала легковая машина, в которой сидела толстая фрау. Шофёр быстро залез в кабину, мотор заурчал, и грузовик с ребятами помчался вслед за легковым «Оппелем». Скоро обе машины свернули на просёлочную дорогу, обсаженную серебристыми тополями. В конце тополевой аллеи показалась усадьба: слева — большой из красного кирпича господский дом, увитый плющом; справа — невысокие постройки, тоже каменные, но с узкими окнами и белыми шиферными крышами.

— Кажется, приехали, — сказал Жора.

Всех давно уже мучил голод. Аня сказала:

— Ах, если бы раздобрилась толстуха да покормила нас!

— Конечно, покормит, а как же! Если нас не кормить, так мы и работать не будем. Она, пожалуй, это понимает, хотя и немка, — рассуждал Вова.

Машина въехала на широкий длинный двор. Посредине, обнесённая дощатым заборчиком, виднелась большая навозная куча. Напротив — скотные сараи, амбары с окованными железом дверями, а чуть в стороне — небольшое кирпичное здание с грязными маленькими оконцами. Возле амбара бродили белые куры. У чуть дымящейся навозной кучи хрюкали большая свинья и штук двенадцать поросят.

Ребята стояли, озираясь, оглушённые неожиданной тишиной. Кроме них, во дворе никого не было. Хозяйка вошла в большой дом. Машины скрылись за воротами.

— Как-то ещё тут будет? — вздохнула Аня.

— Ничего, Анечка, здесь мы будем жить дружнее, — ответила Люся.

Вскоре немка вышла на крыльцо с девочкой — ровесницей ребят. Хозяйка уже успела переодеться. В сером домашнем платье, в соломенной шляпе, она выглядела куда старше и мрачнее. Подойдя к ребятам, фрау, к их большому удивлению, заговорила по-русски, но безбожно коверкая слова:

— Рапотать у мине путут фсе, жить у мине путут фсе. Карашо рапотать — карашо жить. Сфать меня Эльза Карловна. Ти што умейт рапотать? — обратилась она к Люсе.

— Я умею мыть полы, убирать комнаты, мыть посуду, — ответила Люся, растягивая каждое слово, как бы боясь, что Эльза Карловна не поймёт её.