Игорь Минутко - Мишка-печатник

Совсем близко маленькая изба, мирно вьется из трубы неторопливый дымок, светятся два ярких окошка, розоватые квадраты лежат под ними на снегу. Иногда большая тень мелькнет в окне… Кто там, за этими окнами?

Нил Тарасович и Трофим вынимают браунинги, Семен щелкает затвором винтовки.

Все вздрагивают от скрипа — открывается дверь сторожки, фигура человека возникает в ее провале, падает в снег, описав красную дугу, окурок; дверь захлопывается.

— Идем! — приказывает Нил Тарасович.

И в свете луны Федя видит, что его лицо полно решимости и — странно — любопытства.

Но они не успевают сделать и шага — Мишка-печатник рванулся вперед, к двери сторожки.

Он легко тащит за собой Федю, и грозное рычание рвется из его горячей пасти. Все ближе, ближе сторожка. За ними рванулись остальные.

— Что ты, что ты, Мишка! — отчаянно шепчет Федя. — Остановись! Остановись, Мишка!..

Но Мишка-печатник не останавливается.

Три-четыре шага отделяют медведя от сторожки. И только здесь Нил Тарасович успевает обогнать их и вырвать у Феди цепочку. Федя отлетает в сторону от сильного толчка и чуть не падает в снег.

Медведь с размаха вламывается в дверь…

Все остальное происходит в несколько секунд.

И в эти секунды Федя успевает увидеть между спинами Трофима и Семена низкую комнату, стол с керосиновой лампой и трех мужчин с золотыми погонами на зеленых мундирах — эти люди стремительно отшатываются от стола, и Федя, прежде чем опрокинулась лампа, успевает увидеть карту на столе и лицо только одного из них, бледное, красивое, искаженное ужасом… «Белая разведка», — мелькает в Федином сознании.

В эти несколько секунд гремят выстрелы, комнату заполняет дым, опрокидывается и гаснет керосиновая лампа, и уже в нереальной лунной мгле что-то тяжело падает на пол, кто-то жутко храпит, слышится яростная возня. Потом наступает тишина, и слышит Федя, оцепеневший от страшного предчувствия, булькающий, изменившийся голос:

— Тысячу дьяволов… Фе… Федор, ты…

И опять тишина в лунной мгле. И хриплый голос Трофима:

— Лампу, лампу засветите…

Зажигается спичка. Федя видит, как костлявая дрожащая рука шарит по столу. И лампа загорается, она без стекла, язык пламени покачивает хвостиком копоти. У стола стоит старик, лицо его кажется зеленым. Он шепчет:

— Мы что? Нам как прикажут…

Сильнее разгорается фитиль лампы.

На середине комнаты, широко расставив ноги, стоит Семен и дико, жутко улыбается. Сполз со стула на пол один офицер, и из уголка его открытого рта (в черной дыре поблескивают зубы) вытекает струйка густой крови. Федя с усилием отрывает от него взгляд и видит: раскинув огромные руки, на животе лежит Нил Тарасович, и у него такая поза, что не может быть сомнения: он мертв… А рядом из-под распластавшейся туши Мишки-печатника с одного конца торчат ноги в хромовых сапогах, с другого — голова с разорванным горлом…

— Семен! Беги к нашим… С лошадями приходите….

Семен исчезает.

И только теперь Федя видит Трофима Заулина — он сидит на спине офицера и крутит ему руки ремнем. Потом подходит к медведю, смотрит в лицо тому, с разорванным горлом. Долго смотрит. И говорит, заикаясь:

— Хведор… Так ведь ета н-наш молодой б-барин… Не забыл Мишка своего врага лютого. Почуял, видать, его. И вот… кинулся… А Мишку-то уб-били…

— …А-а-а!.. — Кто-то страшно кричит рядом. Федя не понимает, что это он кричит.

В беспамятстве он бросается из сторожки, бежит куда-то, обо что-то спотыкается и падает в голубой пушистый снег..,

Серое мглистое утро. В лесу, недалеко от опушки, остановился второй обоз: подводы, санитарные фургоны, походные кухни. Тишина замерла над обозом: люди разговаривают шепотом, не дымят кухни, на морды лошадям привязаны торбы, чтобы не было слышно ржания. Рядом опушка, там притаились рабочие из отряда, и совсем близко деревня Струново: торчат из снега жидкие плетни, дымки повисли над белыми снежными крышами, слышно, как петухи горланят, и даже людские голоса слышны, когда ветер прилетает со стороны Струнова.

Федя лежит в снегу рядом с папой и отцом Парфением.

В центре деревни церковь, площадь вокруг, и снуют по той площади черные фигурки.

Отец протягивает Феде большой полевой бинокль:

— Погляди.

Федя сначала никак не может нацелиться на площадь: видит очень близко избу с покосившимся крыльцом — кажется, рукой до нее можно дотянуться; видит голые ветки дерева со скворечником на суку; рыжий петух взлетел на плетень, захлопал крыльями, кукарекнул; вот странно: петух совсем рядом, а голос у него слабый, далекий.

Наконец — площадь, и Федя ахнул: ходят по площади люди в серых шинелях с золотыми погонами, какие-то ящики таскают в церковь.

«Белые…» — И Федя начинает дрожать мелкой дрожью. Но это не от страха, нет! Ненависть, жаркая ненависть заполняет его. И нетерпение: «Скорее бы, скорее бы наши в атаку пошли!..»

Вдоль опушки лежат рабочие с винтовками, притаились, снег на них с веток опадает, а они не шевелятся- ждут… Недалеко от Феди, у старого пня, вылезшего из снега,- пулемет «максим», два красноармейца за пулеметом лежат; незнакомые красноармейцы, их недавно в отряд прислали.

— Скорее бы… — хрипло шепчет отец Парфений и щелкает затвором винтовки.

— Сейчас… — Отец нервно покусывает веточку. И вдруг далеко в белесом небе повисает зеленая

ракета, за ней вторая. Повисев немного, они валятся вниз, оставляя серые хвосты — как зеленые цветы на длинных ножках.

— Давай! — кричит отец. — Огонь!

И сразу, задыхаясь, захлебываясь, начинают строчить два пулемета.

Федя замечает, как у старого пня водит огненным носом «максим», и на мгновение видит лицо пулеметчика — молодое, яростное, искаженное судорогой гнева…

Рядом стреляет из винтовки отец Парфений.

И кругом сухо хлопают винтовочные выстрелы.

Федя видит: пуста площадь перед церковью; несколько черных фигурок валяются на ней;

бежит по улице маленький человек в нижнем белье и вдруг, будто споткнувшись, падает;

пересекают площадь трое, тащат за собой пулемет, исчезают за углом церкви;

вырывается из-за плетня лошадь и мечется по площади…

Где-то далеко начинает бить артиллерия. «Наша»,- понимает Федя. Черные взрывы, все заглушая, вырастают в огородах, ближе, ближе к площади.

Снаряд попадает в колокольню церкви, и она, треснув, рушится.

Рвутся, рвутся снаряды…

— На! На! На! — не помня себя, кричит Федя.

— Ты что? Очумел? — Отец Парфений сильной рукой пригибает его к земле. — Убьют!

Только тут Федя начинает слышать посвистывание над собой, начинает слышать пулеметное татаканье с той стороны.