Алексей Югов - Черный дракон

— Вот дурачье-то!— вырвалось у Зайцевой. .

— Ну погоди, ничего: она им еше покажет всем. Еще и короли, и принцы, и цари, и ученые разные — все они будут у нее радий выпрашивать... Например, когда она...

Но тут ласково перебила Катя:

— Нет, уж, Марусенька, давай лучше по порядку!.. Ну отказали ей, а она что?

Маруся кивнула головой и продолжала:

— Тогда ей нечего было делать. Учиться дальше не дают, и потом тяжело ей стало смотреть, как польский народ угнетают, а сделать ничего нельзя, и она решила уехать во Францию, в Париж. Там ее приняли в вуз, но жить ей было не на что. Жила она где-то на чердаке и питалась на десять сантимов в день. Зарабатывала она сначала частными уроками, а потом убирала лабораторию и мыла посуду — там же, где училась... За это ей платили, — Маруся задумалась, припоминая, — ну как все равно уборщице...

— Какая она все-таки!.. — со вздохом изумления произнес Миша Бутылкин, покачивая головой.

— Да-а... — сказал в раздумье Ершов.

— И не думайте, что она университет бросила или стала плохо учиться, ничего подобного! Напротив, даже все профессора на нее обращали внимание: она еще студентка была, а знала уж по физике и по химии не меньше их.

Потом она за профессора Кюри вышла замуж. А он-то уж давным-давно был знаменитый ученый. И все равно они жиля бедно. У них даже на домашнюю работницу не хватало денег, а оба служили. Потом у них родились две девочки. И пришлось ей самой, Марии Кюри, с ребятишками няньчиться, и хозяйством заниматься, и еще в университете работать. Правда, ей дедушка очень помогал — доктор старый, пьеров отец: он очень любил внучек и все с ними возился.

Еще когда у того старого ученого фотографические пластинки испортились сквозь бумагу, то Мария Кюри еще тогда же подумала, что в этом камне, который на пластинках полежал, есть какое-то особое вещество и от него, наверное, идут невидимые лучи. А тот ученый не мог догадаться. Сначала он даже подумал, что это от того, что камень солнечными лучами напитался.

Проработала она сколько-то лет и напала на следы радия. Тогда стали они с Пьером добиваться, чтобы им дали две-три тонны этой самой урановой руды для исследования, но руда была дорогая, так что денег у них не хватило. Тогда они стали ходатайствовать, чтобы им хоть отбросы этой руды продали. Долго ничего не выходило: австрийское правительство знало, что этой руды больше нигде во всем мире нет, а потому и не соглашалось. А сами австрийцы не умели из нее радий добывать и не знали, как. Только одна Мария Кюри умела. Но им все равно, никак не соглашались продать: «Нам самим нужно,

мы из нее металл уран добываем». А отбросы им и совсем не нужны были.

— Как собака на сене! — заметил Коля Ершов.

Рассказ продолжался:

— И смешно ведь для нас, как им з конце концов эти отбросы удалось достать. Английский принц имел очень большое влияние при австрийском императорском дворе. Так вот французы сначала к нему обратились, а он уж у австрийцев выпросил. Дали, наконец, несколько тонн урановых отбросов.

— Ну и ну! Порядочки! — вскричал Бутылкин и, охваченный негодованием, топнул ногой и швырнул кепку на землю.

Ребята расхохотались.

— А что, вт самом деле! — ворчал несколько смущенный Бутылкин, поднимая свой головной убор и отряхивая его.— Их бы к нам с мужем-то, в Советский Союз: у нас бы для таких ученых из-под земли все достали! Товарищ Сталин только сказал бы — и все бы им предоставили. Работайте только... Хоть пускай миллионы рублей стоит...

— Да и не стали бы товарища Сталина трогать,— возразил Ершов. — И так бы им все живо предоставили. Такой бы институтище для них где-нибудь на Ленинских горах сгрохали!..

— Вот, — продолжала Маруся. — А от своего правительства они много лет даже лаборатории простой и то не могли добиться — в каком-то сарае с разбитой стеклянной крышей работали. А во Франции зимой почти не топят, потому что ведь очень больших холодов там нету...

— Я тоже читал про это,— подтвердил Бутылкин.— Там зимой в постель грелки кладут, если холодно... Ну, ладно, ладно, рассказывай, не будем больше тебя перебивать, — заверил он Марусю, увидев, что та недовольна.

Он вынул из кармана кожаной тужурки большой зачерствелый крендель, не поморщившись, раздавил его левой рукой и поделился с товарищами. Маруся и Катя отказались.

— Дали им, наконец, барак со стеклянной крышей. И не было там ничего, даже вытяжного шкафа не было, так что пыль и разные вредные газы никак не удалялись, и приходилось окна раскрывать или на открытом дворе работать. Да они так и делали. Была у них плохонькая чугунная печка и еще классная доска: Пьер Кюри любил почему-то

свои вычисления мелом на доске писать... Ну, еще столов несколько, сплошь завалены этой самой рудой — «урановой смолкой», отбросами, конечно,— и еще громадный чугунный бак... Вот и все... И они проработали здесь одни целых два года. Мария Кюри иногда по целым часам горную эту породу перемешивала в чугунном баке... По двадцать килограммов! А сколько она тяжестей перетаскала, если бы вы знали, ужас!.. И ведь на портретах она маленькая, тоненькая...

— А муж? — спросила Катя.

— Таскал и он. Да ведь только он не всегда с ней работал: ведь надо было кому-то деньги зарабатывать. Он студентам лекции читал. Все-таки ведь главную работу по радию Мария Кюри сделала, а он только помогал... — сочла нужным добавить Маруся .— Очень им тяжело было. Им даже служителя не дали. И уж пьеров служитель по своему доброму желанию приходил помогать им, когда у него свободное время было. Он очень о них заботился, и потом сама Мария Кюри о нем даже в книге написала и благодарила его перед всем миром... Но все-таки очень тяжело приходилось. И холодно! Тогда они подойдут к печке, погреются и выпьют по стакану горячего кофе... Или начнут гулять под руку — пол в сарае был асфальтовый — и разговаривают, как хорошо будет, когда они чистый радий добудут, как их все станут благодарить... Они и ночью туда приходили. И вот оба они, как ребятишки, радовались, когда войдут в темное помещение, а кругом в темноте — на столе, на полках — слабые огоньки светятся, вроде светлячков...

— Ой, как красиво, наверное! — сказала Катя, прижимаясь к плечу подруги.

— Это радиева руда светилась так,— пояснила Маруся.

— Позволь, Чугунова, — усомнившись, спросил Ершов. — Ведь у радия-то лучи невидимые?.. Как же они светились?

— Не самый радий светился, а руда... Его-то собственные лучи не видно, а другие некоторые вещества от них светятся в темноте...

— Так, так, — проговорил удовлетворенно Ершов: ему было страшно приятно, что Маруся знает и не спутала ничего.— Ну, ну, рассказывай дальше...