Алексей Югов - Черный дракон

— Ну как же, без этого не обойтись!— согласился Петр Иванович.

— Так вот то же самое и с твоим сыном, — продолжал Федосей Маркович. — Я говорю тебе, что так и предполагал: вот, дескать, доволен будет мой Петр Иванович, что если сам не мог на свое чадо милое воздействовать, так хоть другие помогли. Ну в самом деле, ну что это, скажи, пожалуйста, за занятие для четырнадцатилетнего мальчугана, для школьника, — голубей гонять?! Ведь разве ты не знаешь: другие ребята, его сверстники, кто планеры делает сам, кто автомобиль изучает, кто слесарное, кто столярное дело?.. Каждый уж в эти годы себе и дорогу намечает: я в инженеры, я в летчики, я врачом буду... Ну и так далее. Другие химией, физикой занимаются и помимо школы: на учебу налегают, знают, что без этого нынче не прожить... Ну а твой, а твой что?! — почти закричал управдом, останавливаясь перед Петром Ивановичем. — Кем он у тебя будет? Какую он себе дорогу избрал? Инженер-голубятник, так, что ли? — управдом сопровождал эти слова горьким смехом.

Петр Иванович понуро молчал. Федосей Маркович все больше и больше разгорячался:

— Посчитай-ка, сколько времени он на своих голубей тратит. А польза?.. И еще я бы на твоем месте подумал: среди этих голубятников всякий народ есть. Нигде нету столько лодырей и хулиганов, сколько среди этих самых голубятников. Что я, не знаю, что ли?! Ну чему они

его научат? Может случиться, что парень и школу забросит. А ведь он у тебя еще и пионер...

Петру Ивановичу становилось не по себе: он перебирал кепку, ерзал на стуле и вздыхал.

А управдом все громил и громил его попустительство:

— А вот коснуться, к примеру, того кружка, для которого я собирался этот чердак передать. Ребята в нем все хорошие, пионеры, хотят на досуге наукой подзаняться, и не так, чтобы лето над книгой корпеть, нет, а так, чтобы повеселее: мы, говорят, будем опыты химические производить, разные фокусы научные показывать... Ну что ж! Это — дело. И еще собираются некоторых наших архаровцев втянуть в это дело. Я думаю, и тебе как дворнику неплохо, если удастся им, я думаю, некоторые озорники наши у тебя в печонках сидят. Ну что? Не верно я говорю?

— Верно, верно, Федосей Маркович.

— Вот... А твоего Василия они в первую очередь, конечно, примут. Не так, что просто: «отдай нам свою голубятню и крышка» — нет. Так он — где же! Ему ведь весь свет голуби заслонили!.. Конечно, я понимаю: судить его строго нельзя: мальчик еще. Но вот что ты, отец, его блажь поддерживаешь, этого я не знал, не знал... А то, конечно, и не начинал бы такого дела. Ты знаешь сам: домоуправление тебя уважает, ценит как работника... Так что какой-то пустяк — чердак какой-то там... Да пожалуйста, пожалуйста! Пускай твой Василий хоть до больших усов своих голубей держит, никто тебе к слова не скажет. Просто я даже извиниться перед тобой готов, что так вышло... извиниться...

Этого Петр Иванович выдержать не ног.

— Что вы, что вы, Федосей Маркович! — смущенно забормотал он, вскакивая. — Наоборот даже: спасибо вам на ваших словах... истинное родительское спасибо!..

— Я с тобой по-дружески говорил, от чистого сердца, — сказал управдом.

— За то и спасибо, за то и спасибо, Федосей Маркович! — ответил отец Васи Крапивина. — Ну так уж простите за беспокойство.

Он простился и вышел в переднюю. И управдом еще раз повторил:

— Так ты успокой своего сынишку, скажи, что никто его голубей трогать не будет.

— Хорошо, хорошо, Федосей Маркович, — бормотал отец Васи Крапивина, закрывая за собой дверь.

...В комнате у Крапивиных было темно.

«Спит, наверное, голубятник-то мой»,— подумал Петр Иванович, перешагивая через порог.

Вдруг под ноги ему подвернулось что-то упругое и мягкое. Подошва сапога соскользнула на пол как бы с выпуклой волосатой спины какого-то животного. И в тот же миг кто-то ударил Петра Ивановича палкой по животу, к счастью, не очень сильно.

Он отскочил и трясущимися руками стал зажигать спичку. Головка спички, чуть вспыхнув, обломилась. Но и этой вспышки было достаточно Петру Ивановичу, чтобы убедиться, что он наступил ногой на брошенную у порога половую щетку и ее длинная палка, подскочив, ударила его в живот.

Ворча, он прошел в комнату и открыл выключатель.

— Василий! — сердито позвал он сына.

Однако ему никто не ответил. Он заглянул за ширму, где стояла васина кровать, его там не было.

— Вот ведь какой!.. Ах ты, ах ты!...— заворчал, озлобясь, Петр Иванович и выбежал из комнаты на двор.

Окно голубятни слабо светилось.

— Василий! — крикнул он опять. — Иди домой!

— Иду-у! — послышался в ответ тонкий голос, и скоро Вася с отцовским закрытым фонариком спустился по лестнице на двор.

Когда он проходил, поеживаясь немного, мимо отца, тот выхватил у него фонарь и в молчаливом гневе ткнул кулаком в спину.

Вася побежал в комнату и заплакал.

— Совсем уж обалдел с голубями своими! — кричал отец, давая волю накопившемуся раздражению. — Ни дня, ни ночи уж не знаешь! Другие уж спят давно, а он все с ними там колдует! Дела своего не доделал: где мел, тут и щетку покинул... Фонарь отцов сцапал зачем-то... Ну, Василий, не доведут они тебя до добра, твои голуби!..

Васе нужно было смолчать, и, может быть, все бы и обошлось еще как-нибудь. Но он вдруг перестал плакать и сказал:

— Да-а! Когда и сам фонарь велишь брать, а теперь уж и нельзя стало!..

— Молчать, говорят тебе! — крикнул отец, ударив кулаком по столу. — Ишь, ума набрался, по крышам-то лазя! Завтра же чтобы ты у меня это дело прикончил! Слышишь?! А то сам, собственноручно, всех повыброшу, пускай летят, куда попало. Вот... вот тебе от отца последнее слово... Ну?! Чего сопишь там? Ложись, тебе говорят, спать... А завтра всех их на рынок... Довольно... довольно тебе флачком махать да людей смешить!..

Петр Иванович сел на табурет и стал разуваться.

Утром по всему поведению отца было заметно, что за ночь он не изменил своего решения. Да, впрочем, Вася и не сомневался в этом.

Отец вообще-то очень редко сердился и кричал на него. Поэтому, увидав отца в таком гневе, он сразу подумал: «Ну, значит, ничего не вышло: отказал ему управдом, потому-то он так и разошелся».

Сопротивляться было бессмысленно. Захватив висевший над кроватью голубиный садок — большую корзину из тонких ивовых прутьев с откидной крышкой,— Вася Крапивин отправился в голубятню.

Еще взял он из дому небольшой холстяной мешочек с льняным семенем, хранившийся в буфете вместе с чайной посудой и сахаром.

Голуби ничего не знали: подобрав крылья, они бодро похаживали по голубятне и что-то рассказывали друг другу на своем, голубином языке. Их воркование напоминало бульканье лесного ручья.