Сергей Голицын - Тайна старого Радуля

— Где же это ты так испачкалась? — спрашивал Георгий Николаевич Галю, перевязывая ее коленку.

Девочка объяснила, что упала, когда взбиралась на гору. Она проехалась на боку по скользкой тропинке.

Георгий Николаевич промыл также Мишину ссадину и украсил его щеку коричневой кляксой йода; одновременно он постарался объяснить Настасье Петровне, откуда ребята взялись и как они к ним попали.

— Мамочки ваши, наверно, дурные сны сейчас видят, — проворчала она.

— Ну пойдемте к нашему Петру Владимировичу! — настаивала Галя.

— Никуда ты не пойдешь! — резко оборвала ее Настасья Петровна. — Для чего я воду греть поставила? Я тебя сейчас купать буду. Ты у нас ночевать останешься.

Галя вся передернулась, захлопала мохнатыми ресницами.

— Я обязана стеречь больного! — звонко выпалила она. — Не беспокойтесь, у меня есть во что переодеться, у меня парадная пионерская форма — красный галстук, белая блузка и плиссированная юбка.

— Не пущу — и весь разговор! — отрубила Настасья Петровна. — Просто уму непостижимо — плиссированная юбка и в такой дождь!

— Галя, ты мою жену все равно не переспоришь, — сказал Георгий Николаевич. — Но учти: она только делает вид, что сердится. Тебе же она хочет помочь, тебя же хочет получше устроить. Переночуешь у нас, а утром побежишь к своим.

— Нет, нет, нет! — Галя упрямо мотала кудрявой головой.

Тут до сих пор молчавший Миша сверкнул черными глазами, оттопырил верхнюю тонкую губу и произнес тоном важного начальника:

— Галя, как ответственный ночной дежурный разрешаю тебе покинуть свой пост и остаться ночевать в этой квартире.

И Галя тотчас же покорилась.

Георгий Николаевич надел резиновые сапоги и плащ, Настасья Петровна дала Мише свой малиновый, с капюшоном. Она вышла следом за мужем на крыльцо и напомнила ему:

— Та глава, которую ты никак не можешь закончить, кажется, опять забыта в светелочке?

— Ничего с ней не случится, пускай там переночует, — кинул он на ходу, открывая заднюю калитку, и в сопровождении Миши начал спускаться вдоль оврага по скользкой, заросшей кустами тропинке.

Дождь тем временем перестал, но часто и дробно капало с веток. Наверно, нигде в мире не пахло так упоительно, как в том овраге после дождя, да еще когда цвела черемуха. Георгий Николаевич светил фонариком. Осыпанные белыми гроздьями деревья едва выступали из кромешной тьмы. Полной грудью взрослый и мальчик вбирали в свои легкие чистейший озон, смешанный с тонким, чуть пряным запахом черемухи. Было совсем тепло и тихо. Лишь капли падали с веток: кап-кап-кап…

И вдруг совсем близко, в двух-трех шагах, защелкал соловей. Георгий Николаевич направил в черные кусты луч фонарика, соловей замолк, но тотчас же где-то в лесу за оврагом его песню перенял другой, потом третий…

— Какие это птички так хорошо поют? — спросил Миша.

— А ты разве не знаешь? Это же соловьи.

— В первый раз в жизни слышу, — признался он.

— Эх ты, московский мальчик!

Миша обиделся.

— Мы уже пять дней как в походе, — сказал он, — очень много чего узнали, а вот про соловьев не успели.

Наконец оба спустились, вышли из оврага. Георгий Николаевич увидел догоравший костер и при его слабом свете различил темные очертания молчаливых палаток. Он насчитал их шесть штук.

— Вот тут. — Миша указал на самую крайнюю.

Внутри палатки было совсем сухо, только душно. Георгий Николаевич посветил фонариком и увидел мужчину, который лежал, закинув обнаженные мускулистые руки за голову. Под складками одеяла угадывалось его атлетическое телосложение и огромный рост.

У стенок палатки, поджав колени к подбородку, сидели две девочки и мальчик. Одна девочка была очень светлая, длиннолицая; другая, наоборот, круглолицая, толстая и краснощекая, в обычное время, видно, очень веселая и смешливая. И мальчик был такой же круглолицый толстый и такой же смешливый. Но сейчас все трое выглядели хмурыми, осунувшимися.

Мужчина не спал; его русые, зачесанные назад волосы открывали широкие потные виски. От света фонарика он поморщился.

— Что с вами? — спросил Георгий Николаевич и поставил ему градусник.

Больной не отвечал. Его тусклые, словно налитые мутной водой глаза безучастно глядели куда-то в пространство.

— Что с вами? — повторил Георгий Николаевич свой вопрос. — Учтите, я врач.

Мужчина с усилием приподнялся на локтях.

— Выйдите отсюда, — коротко сказал он ребятам. — Я вас потом позову…

Как же это вы, Петр Владимирович, так неосторожно! — упрекнул его Георгий Николаевич, оставшись вдвоем с больным. — В большом количестве щавелевая кислота вредна для организма.

— Это ребятам я наврал про щавель, чтобы не беспокоились. А на самом деле, доктор, беда. Все нутро переворачивается, даже ногой не могу пошевельнуть.

Георгий Николаевич начал щупать его живот.

— Тут болит? Тут болит? Вот тут? — спрашивал он.

— Да, тут. Вот не вовремя! Подозреваю, аппендицит у меня. Так, доктор?

Георгий Николаевич молчал. Молчал и Петр Владимирович. Вдруг больной повернул голову и спросил:

— А вы тут недалеко живете?

Георгий Николаевич в нескольких словах объяснил, кто он такой и как поселился в этом селе.

Петр Владимирович неожиданно приподнялся на локтях.

— Так вы только раньше работали врачом, а теперь вы писатель? К тому же детский? — воскликнул он. — И ваши книги ребята читали?

— Возможно, читали.

— А вы любите ребят?

— Раз я пишу для них, конечно, люблю…

Пора было вынимать градусник.

— Ого! Тридцать восемь и пять! — воскликнул Георгий Николаевич. — Раз сильнейшая боль в правой нижней части живота, действительно острый аппендицит. Надо немедленно в город, в больницу на операцию.

И во второй раз за сегодняшний день он пожалел, что вблизи нет телефона.

Что же делать? До города семь километров, до ближайшего пионерского лагеря — три. Он решил попросить кого-нибудь из радульских парней довезти его до лагеря на мотоцикле, поднять там тревогу — или раздобыть машину, или дозвониться до города, до «скорой помощи».

А пройдет ли в село после такого дождя машина, даже грузовая?

— В Москве не чувствовал никаких признаков, — с усилием говорил между тем Петр Владимирович. Видно, каждое слово причиняло ему боль. — Ребята никогда раньше не были в походе. Иные девчонки едва волокли свое барахлишко. Я и забирал от них лишнее, да к себе в рюкзак… Килограммов на сорок набрал. Ведь их, пострелят, у меня целых тридцать.

— Не говорите, не волнуйтесь, — удержал его Георгий Николаевич. — Сейчас не они, а вы на первом месте. О ребятах, пожалуйста, не беспокойтесь. Завтра же с утра я пойду и их устрою. Обстоятельства столь исключительны, что в любом из окрестных пионерских лагерей их приютят на недельку-другую. Вы лучше скажите, сколько в вас весу.