Владислав Крапивин - Синий город на Садовой

– Ну, дядя Федор, запузырили вы передачу! Прямо как "Пятое колесо" из Питера…

– Проблематика!

– Только зря ты так сопел и морщился…

– Попробуй не морщиться, когда тебе в рожу десять тысяч ватт… – огрызнулся Федя. Не станешь ведь объяснять, что от обиды порой перехватывало голос и намокали ресницы.

Гуга снисходительно посоветовал:

– Ходи теперь с оглядкой. Не дай Бог, если в автобусе без билета окажешься или не там улицу перейдешь. Менты – они злопамятные. И за свою корпорацию – горой…

А потом дело приняло совсем неожиданный оборот. На беду восьмого "А", немецкий в этом году преподавал у них не Артур Яковлевич, а Венера Платоновна. Артур – тот хоть и придирчивый, насмешливый, но в общем-то справедливый и без дамских эмоций. А Венера – та вся на нервах. Как заведется – уже себя не помнит. А потом: "Вон из класса!" За что и носила прозвище Фрау фон Из-кляссэ.

И вот заметила Фрау, что Федя шепчется с соседом Димкой Данченко (как раз передачу обсуждали).

– Кроев, встань! О чем я сейчас говорила? Отвечай!

Федя, слава Богу, слышал, о чем она говорила. Ответил без ошибки. Но это лишь раздосадовало Венеру Платоновну.

– Небось новый сценарий соседу рассказывал! Как над вами, над бедненькими, учителя издеваются! Чтобы опять снять кино… на ворованной пленке!

– Че-го? – ошарашенно спросил Федя. – На какой… ворованной? Вы с ума сошли?

– Ах, я с ума сошла? Хам… А почему Дмитрий Анатольевич говорил в учительской: "Уж не на той ли пленке они снимали, что Кроев у меня летом стащил?"

– Как вы смеете… – беспомощно сказал Федя.

– Вон из класса!

Федя грохнул дверью и, пылая негодованием, кинулся искать физика. У того, к счастью, не было урока, он сидел в учительской. Дрожа от яростной обиды, Федя выговорил:

– Дмитрий Анатольевич, мне надо с вами… выяснить… Можно в коридоре?

Они вышли. Физик – добродушный, улыбчивый. Этакий свой парень-педагог, который всегда понимает мальчишек.

– Что стряслось у тебя, дружище?

– Вы говорили учителям, что я украл у вас кинопленку?

– Ты что, юноша? С антресолей упал?

– Фрау… Венера Платоновна объявила сейчас: Дмитрий Анатольевич сказал, что Кроев летом стащил у него пленку! На которой фильм…

– А-а… – Физик ухмыльнулся. На миг его глаза неловко скользнули в сторону. – Это утром, когда наша педагогическая общественность базарила про передачу. Я сказал не "стащил", а "утащил". В смысле "унес". Что-то такое ведь было, да?

– Вы же сами мне отдали, списанную!

– Ну, отдал так отдал. По правде говоря, я не помню, такая круговерть в те дни была… Ты чего распереживался-то? У меня же никаких претензий к тебе…

– У вас-то претензий нет! А Венера…

Физик нагнулся, сказал вполголоса:

– Ну, дура же она. Это сугубо между нами…

– Вот вы так и скажите тогда! В учительской!

– Ты обалдел?

– Да не про то, что она… это… А что я пленку не брал! И чтобы все знали! А то "стащил" или "утащил"…

Дмитрий Анатольевич сузил глаза:

– Не понял. Ты что, ультиматум мне ставишь?

– Не ультиматум, а… вы тоже должны думать, когда говорите.

– А ты не должен думать, когда говоришь с учителем?

– А если учитель… можно плевать на ученика?

– Кроев! Я, конечно, добрый дядя, но…

– Я вижу, какой вы добрый… – опять сквозь царапанье слез выговорил Федя. – Наговорили на человека, а теперь… святая невинность, да?

– Дать тебе по-свойски по шее или на педсовет?

– Один уже давал… дембиль такой. Потом не обрадовался. – Федя глядел в позеленевшие, как у кошки, глаза Дим-Толя. Тот сдержался.

– Отлично. Тогда побеседуем на педсовете.

– Есть еще школьный совет! Там и побеседуем! – Федя повернулся и пошел прочь.

Он спустился на первый этаж. Вспомнил, что уже пятый урок и что, возможно, Степка сидит в раздевалке, ждет.

Степка и в самом деле был там – в окружении еще нескольких второклассников. Играли в бумажные автомобильчики. Увидел Федю, подскочил:

– Идем домой, да?

– Нет, сегодня топай один… Дай мне листок и ручку.

Устроившись у подоконника, Федя крупными буквами начертал на вырванном тетрадном листке:

"В школьный совет. От ученика 8 "А" класса Кроева Федора. Требую разбора с учителем физики Д.А. Жуховцевым. Он сказал в учительской, что я летом, во время практики, украл у него кинопленку. Если украл, пусть докажет и пусть меня отправляют в колонию. Если этого не было, пусть при всех извинится за оскорбление. Ф. Кроев".

Свернутый вчетверо листок он бросил в ящик на втором этаже. На ящике была надпись: "Для жалоб, заявлений и предложений в школьный совет. Рассматриваются ежедневно". Да, не то что в прежние времена. Как говорится, демократия…

После урока Федя изложил историю Борису.

– Ай да Дим-Толь, – вздохнул Борис. – Вот они какие – "свои парни".

– Я ему всегда верил. Думал, правда он за ребят горой, – сказал Федя. И вспомнил: – А теперь как в песне: "Жгли предательством те, кому верили…"

– Ты только не перегорай, – попросил Борис.

– Больно надо! На совете я все равно докажу…

– Я тоже приду. Обязаны пустить, мы ведь вместе на эту пленку снимали!

Из школы пошли не домой, а к Оле. Борька сказал, что у нее сегодня четыре урока и она, наверно, уже дома.

– Надо же, наконец, договориться, как стыковать юго-западный лист со всей картой. Там такая каша…

– Каша… – рассеянно отозвался Федя.

– А еще… Слышь, Федь, что-то царапает меня. Почему Нилка вчера какой-то кислый был? Обратил внимание?

– Нет… не обратил. Ну, он, наверно, тоже сейчас прибежит! Узнаем…

Оля и правда оказалась дома. И сказала, что Нилка уже заходил.

– Совсем недавно. И опять ушел… Ох, он зареванный такой. Говорит, родители опять в Штаты засобирались.

Еще не легче! Сразу почти забылся скандал с Дим-Толем.

– А может, снова передумают? – беспомощно понадеялся Федя. И понимал: нет, не передумают.

Пока сидели, горевали, рассуждали про свалившуюся беду, опять появился Нилка. Насупленный и будто виноватый.

– Что, правда? – тихо опросил Борис.

– Это все мама… Говорит: "Вы с ума с'сошли! Все бумаги оформлены, это единственный с'случай в жизни…"

– А… папа? – осторожно спросила Оля.

– А он… он маму жалеет. И еще тут, как назло, музей с'согласился взять в свои фонды прадедушкину коллекцию. Мама говорит: "Теперь тебя даже эти с'стекляшки не держат…" Но папа все равно не хочет. А она: "Почему мы должны маяться в этой нищей и бестолковой с'стране?.."

"Потому что наша", – подумал Федя. Но промолчал. Нилке-то какой прок от этих слов.

Борис грустно заметил:

– А тебя, значит, и не спрашивают.

– Меня как раз спрашивают: "С кем ты будешь, если разъедемся?.."

"Знакомо", – подумал Федя.

Нилка сидел у стола. Он лег на стол головой и тихонько заплакал. Открыто так, не стесняясь. Его успокоили, как могли. И разошлись. Ох и тошно было…