Илья Туричин - Братья

Петр пожал плечами.

– Может, она его и не видела.

– И ты не сказал?

– По шее схлопотать? Ты что, маму не знаешь? Если тебя в Германию увезут, она очень расстроится.

– Я все равно сбегу. По дороге. - Павел представил себе, как его силой увозят в Германию. Два здоровенных фашиста хватают, связывают руки и ноги и бросают в кузов грузовика, на ящики с кактусами. И садятся рядом с автоматами наизготовку. Ну и пусть стреляют! Пусть! Лучше умереть! Он вздохнул прерывисто, словно уже наплакался досыта.

Петр угадал, о чем он думает, и ему стало жаль брата.

– Слушай, Павлик. Давай я скажу, что я - это ты. Они ж нас не отличат. Подумают, что увозят тебя.

– Маме от этого не легче.

– Да, конечно, - согласился Петр.

И оба одновременно погладили спину притихшего Киндера.

Штурмбанфюрер Гравес постоянно ощущал беспокойство, вечно что-нибудь не ладилось, казалось, что люди его работают кое-как, с холодком, без фантазии, прямолинейно.

Конечно, проще всего подстрелить птицу. Куда труднее и приятнее рассчитать ее полет, расставить где надо силки.

Птице кажется, что она еще взлетит, высокое небо чисто, ан нет, уже нависла невидимая, искусно сплетенная сеть. И вот уже в клетке птичка. Ее можно рассмотреть вблизи, пощупать руками и, если надо, свернуть хрупкую шейку.

Тревога, которую штурмбанфюрер ощущал нынче, другого свойства, она не от неприятностей, она, скорее, предчувствие неприятностей.

Совещание в Гронске - большие хлопоты. Он сам настоял на том, чтобы штаб и гостиницу охраняли не его люди, а команда, которую специально прислал гебитскомиссар.

Усиленным патрулям дан приказ: всех подозрительных задерживать и без шума отправлять в тюрьму. Правда, там стало тесновато, но что поделаешь? Кончится совещание, разъедутся высокие гости, разберемся. Зря держать не будем. Кого взяли случайно - выпустим. Пусть город знает, что штурмбанфюрер Гравес справедлив и гуманен.

А какой великолепный ход с пропусками! Если что и задумали злоумышленники - дорога им отсечена. А к концу совещания перекроют улицы, ведущие к гостинице. Ведь могут найтись и любители бросать гранаты в раскрытые окна.

Его непосредственное начальство бригаденфюрер Дитц был удовлетворен докладом о принятых мерах. И даже намекнул, что после совещания к чину прибавится долгожданное "обер". Обер-штурмбанфюрер Гравес.

Звучит!

Откуда ж это беспокойство, эта тревога? Вроде ничего не упустил, все предусмотрел.

Штурмбанфюрер прошелся по ресторанному залу. Столы накрывали солдаты в белых больничных халатах. Официантов освободили на сегодняшний вечер. Обойдутся и без них. Тоже неплохая профилактическая мера. Конечно, у солдат не такие проворные руки, не знают толком, где класть вилки, где ножи, какое блюдо куда ставить. Ну, да не велика беда, Гертруда поправит своими золотыми ручками. И Шанце дело знает, обслуживал генеральских гостей.

Ах, фрау Гертруда Копф! Ничего предосудительного в ее поведении не зафиксировано. Разве что покрывает еврея Флича да меняет в кассе оккупационные марки на рейхсмарки. А кто не тянет в свою сторону?

Когда он намекнул об этом доктору Доппелю, тот засмеялся.

– Это прекрасно, Гравес! А я что говорил? В Гертруде кипит немецкая кровь, она мечтает уехать в фатерлянд. Но мы, немцы, не абстрактные мечтатели. Мы - как наш фюрер, он, мечтая, действует. И Гертруда, как истинная немка, действует. Готовится к отъезду. В конце концов закроем глаза, она меняет свои. Меня не обманула ни разу. Все расчеты сходятся пфенниг в пфенниг. Отто - мастер считать.

Что ж, довод убедительный. Может, Доппель и прав.

Но почему каждый раз он, Гравес, настораживается, когда сталкивается с Гертрудой? Почему? Профессиональный психоз? Эдакая гипертрофированная подозрительность? А может, он просто злится, ревнует?

Смешно, черт возьми, - ревнующий штурмбанфюрер Гравес!

Она приятная женщина, воспитанна, умна, тактична. Знает свое место. Многим нравится. Ему стало больно, когда этот лощеный пруссак фон Ленц пригласил ее на загородную прогулку. Тогда, со злости, он сам настоял на ее согласии. А она - умница! - натянула фон Ленцу нос: взяла на прогулку своих сынков.

А в душе у нее траур. Его Гравеса, не проведешь! До сих пор она оплакивает мужа. А муж - офицер Красной Армии, Герой Советского Союза. Вот что настораживает. С одной стороны, она - немка, старается служить фатерлянду, с другой - скорбит о "погибшем" враге. Где же Гертруда истинна? В службе или в скорби? Тряхнуть бы разок ее темную душу, докопаться…

Штурмбанфюрер спустился вниз, на кухню.

Шанце - белый передник поверх белого халата, белый накрахмаленный колпак, который делал его длинную сутулую фигуру еще длиннее и сутулее, - что-то нарезал на выскобленном деревянном столе.

Две русских поварихи, тоже в белых халатах, передниках и колпаках, хлопотали у плиты.

Пахло жареным мясом, подгорелым луком, перцем… Гравесу захотелось чихнуть.

– Шанце!

Повар обернулся, увидел штурмбанфюрера, щелкнул каблуками.

– Я, господин штурмбанфюрер!

– Все в порядке?

– Минуточку, - Шанце, прихрамывая, прошел в свою каморку, вынес халат, оставив дверь открытой.

– Разрешите… - Он накинул халат на плечи Гравеса. - Инструкция. Святая святых.

"Хромой дьявол", - с удовольствием подумал Гравес. Он сам любил порядок, незыблемость его. На том рейх держится! И даже счел нужным извиниться за бесцеремонное вторжение на кухню.

– Извините, Шанце, служба. Все в порядке?

– А что у меня может быть не в порядке, господин штурмбанфюрер? - ворчливо ответил Шанце. - Мясо свежее, поросята еще тепленькие. Доставили немного зернистой икры. Но для вас найдется паюсная.

– Спасибо, Шанце. Я не о том. Посторонних на кухне не было?

– Есть, - озабоченно произнес повар.

– Вот как? - насторожился Гравес.

– Жизнь осложняют эти бездельники. Котла вымыть толком не могут! Представляю, сколько посуды перебьют! Вот, полюбуйтесь!

Он подвел Гравеса к двери в посудомойную. В тесноте сидели два солдата, окутанные паром, клубящимся над лоханью. Увидев штурмбанфюрера, они вскочили, прижали ладони к бедрам и отставили в стороны локти. При этом один сшиб тарелку со столика. Она разбилась звонко о цементный пол.

– Я же говорю, - сокрушенно клюнул носом Шанце.

Солдаты в мокрых клеенчатых фартуках, из-под которых торчали тяжелые сапоги, выглядели комично, Гравес с трудом сдержал смех.

– Нельзя ли вернуть девчонку-посудомойку? - сказал Шанце.

– Потерпите, господин фельдфебель. - Гравес назвал повара почтительно его военным чином, чтобы солдаты знали, с кем имеют дело. - Завтра вернется посудомойка, а сегодня - потерпите. Вольно. Работайте.

– Разве что сегодня, - пробурчал Шанце.