Евгений Рудашевский - Город Солнца. Стопа бога

– Это не всё, – Дима с сомнением посмотрел на следующий рисунок.

– Что там?

– Товарный ярлык Большой ярославской мануфактуры.

– Что?.. С чего ты взял? – Максим встал, чтобы посмотреть на листок. Увидел медведя с секирой и какие-то не то пушки, не то опрокинутые столбы.

– Видишь «З», – Дима показал пальцем.

– И что?

– Это «Затрапезный».

– Тот самый? – удивилась Аня.

– Тот самый. Алексей Иванович Затрапезный, владелец особняка на Пречистенке, который заказал картину Бергу, а затем продал её Голицыну.

– Причём сделал это после того, как уехал в Южную Америку, а может, и после того, как умер, – добавил Максим. – Так откуда ты знаешь, что это его знак?

– Кое-что накопал в Исторической библиотеке. Не только же твоему краеведу там ошиваться. И кстати, он был прав, Затрапезный – тот ещё фрукт.

Максим вспомнил, как отреагировала на эту фамилию Кристина, которую они считали дочерью Абрамцева. Тогда не придал её интересу значения. А стоило бы. Судя по всему, Затрапезный и его история были важны как для отца, так и для Скоробогатова.

– А вот это уже весело, – Аня выхватила последний листок из папки.

– Что это? – спросил Дима. – Похоже на очередной герб Олсуфьевых. Только тут лев под короной…

– Это не корона, это рука. Подожди, нужно проверить.

Аня достала айфон из кармана своего шельвара. Было непривычно видеть её в таком наряде. Он сделал Аню загадочной и свободной, Максим не мог точнее выразить своё впечатление. В индийском платье она казалась ему куда более привлекательной, чем в её обычной, чересчур выверенной и всегда нарочито ухоженной одежде.

– Вот! – Аня показала на экране герб, в точности повторявший рисунок из папки. – Это герб Калленов.

– Чей герб? – не понял Дима.

– Калленов. Клана вампиров-вегетарианцев.

– Что… Какие вампиры, какие вегетарианцы?

– Это из «Сумерек». Как и браслет Зои.

Шмелёвы выжидательно посмотрели на Максима. Максим пожал плечами. Совпадение ему не понравилось. Зои… Нужно было позвать её с собой. И внимательно следить за тем, как она реагирует на происходящее.

– Что теперь? – спросил Дима.

– Ищем дальше, – промолвил Максим.

Они провели в доме весь день с перерывом на обед. К счастью, Аня захватила с собой две баночки кёрда и связку бананов – коротких, толстых, по вкусу похожих на щавель. Дима перекусом остался недоволен, заявил о неизбежной голодной смерти и под конец больше ворчал, чем помогал в поисках.

После обеда Максим с немой одержимостью простукивал стены, половые доски, двигал мебель, обследовал оконные рамы, даже осмотрел солнечные батареи на заднем дворе. Отказывался верить, что синяя папка из офиса Салли привела их в очередной тупик. Лишь за час до заката прислушался к Ане, согласился отложить поиски до следующего дня.

Шмелёвы отчаялись найти что-либо в заброшенном доме Шустова-старшего, однако не перечили Максиму, когда он разбудил их на заре. Покорно отправились завтракать в столовую, где только начали выставлять готовые блюда, затем согласились пройтись по магазинам. На этот раз Максим подготовился к обыску: купил молоток, отвёртки, гвоздодёр и пассатижи. Не дал Диме оплатить эти покупки, более того, отдельно ото всех купил себе обеденный паёк – лапшу быстрого приготовления; от фруктов, овощей и риса, заготовленных Аней, отказался. Максим и без того задолжал Диме пятнадцать тысяч, которые занял перед отлётом в Индию, и сейчас старался на всём экономить – денег осталось немного.

К новым поискам Максим приступил с такой беспощадностью, что напугал Аню. Она попросила аккуратнее размахивать гвоздодёром и не обрушить весь дом, пока они внутри, затем ушла на кухню заниматься готовкой. Помощи от неё было немного. От Димы – ещё меньше. Он только суетился вокруг, мешал путаными советами и насмешками, которыми осы́пал Максима, заметив, как тот взялся выламывать тонкие полоски плинтуса.

Первое время Максим вёл себя сдержанно. Сорвав с тумбы крышку, осторожно ставил её к стене, старался не мусорить, а намусорив, сметал обломки в угол. По возможности обходился отвёрткой. Долго мучился с первым шкафом, намереваясь проверить его днище и возможные тайники за стенкой. Под конец сказались усталость и раздражение. Всякая бережливость пропала, и Максим уже не стеснялся опрокидывать мебель на пол, сбивать полки, вырывать их с чёрными корнями саморезов. После каждой неудачи заводился ещё больше, и в какой-то момент могло показаться, что он, отказавшись от поисков, предпочёл просто разгромить отцовский дом – не оставив в нём ничего, что могло пригодиться новым жильцам, а возможно, и самому отцу, если тот задумает сюда вернуться.

Аня несколько раз заглядывала в комнату, видела разгорячённого, вспотевшего Максима. Смотрела на него с тихой скорбью, однако не пыталась одёрнуть его или вновь призвать к осторожности. Когда же Максим, обессилев, сел в углу, Аня принесла ему тарелку с рисом и тушёными овощами – молча поставила её рядом и ушла.

Максим долго смотрел на тарелку, оглушённый пустотой своих мыслей. Затем, так и не притронувшись к рису, отправился на кухню. Заварил лапшу. Не говоря ни слова, сел за стол к Шмелёвым, а уже через десять минут с упрямым озлоблением опять взялся за гвоздодёр и молоток.

Добравшись до спальни, распорол матрас. Не обнаружил в нём ничего, кроме прослоек из латекса и кокосовых волокон. Принявшись за прикроватные тумбы, спросил себя, почему отец, если действительно любил маму, не сохранил тут ничего, что напоминало бы ему семью. От этих мыслей неожиданно пришёл к вопросу: есть ли хоть малейшая вероятность, что он, Максим, станет таким же, как отец? Столько раз слышал: «Вылитый Серёжа», «Говоришь как Сергей Владимирович», «Одеваешься как Серёжа», «Серёжа поступил бы так же», «Голос как у Сергея Владимировича в твоём возрасте». Это сводило с ума. Но что, если все они: мама, её знакомые, отчим, бывшие коллеги отца, – что, если они правы? Ведь Максим чувствовал, как его увлекает сама мысль о путешествиях и экспедициях, в которых побывал Шустов-старший. Даже этот проклятый чайничек с двойной ёмкостью вызвал у него едва подавляемый восторг. Как же так…

Простонав, Максим подскочил к стене, стал наносить один за другим удары молотком – легко и глубоко пробивал саманные кирпичи. Стиснул зубы, чтобы не закричать. Хотел раскрошить стену, разнести дом и похоронить под его обломками самого себя, а заодно и всех, кто оказался с ним рядом. Задохнувшись, отпрянул. Выронил молоток на пол. Наваждение сошло, оставив Максима надорванным, измождённым.

Он так и стоял, безучастно рассматривая изуродованную стену, а потом услышал, как его зовёт Дима. Откликнулся не сразу, но в конце концов вышел из спальни.