Валерий Гусев - Детектив, смартфон и шифер

– Ну, и что за дело? – спросил Истомин.

Алешка достал из рюкзака вложенные в прозрачные файлы распечатки и спросил тоном следователя:

– Вам знакомы эти изображения?

Истомин коротко взглянул:

– Конечно. Вот эти два портрета в рост – работы Вани Зайцева, а вот эта серия – «Времена года» Коли Павлова. Очень способные ребята. Они в прошлом году наш лицей закончили. Сейчас уже в Суриковское поступили.

– А вы повнимательней посмотрите, гражданин Истомин, – напористо посоветовал Алешка. Не позавидовал бы я попавшему к нему на допрос. И когда нахватался-то?

Но Истомин правильно его понял. Он уже внимательнее рассмотрел рисунки и вдруг с возмущением сказал:

– Бред какой-то!

– А поточнее нельзя? – попросила Танька.

Истомин взял два рисунка Зайцева и пов-торил:

– Бред! Во-первых, оригиналы называются «Мальчик на скейте» и «Биатлонистка». А здесь чушь какая-то: «Молодость» и «Юность». Дальше – автор Зайцев, а здесь написано «Неизв. худ. 11 л.».

– «Одиннадцать лэ»! – восхитился Алешка. – Этот «неизвхуд» одиннадцать лет картинку рисовал? Реально упорный.

Истомин криво усмехнулся – не до смеха ему было.

– «Одиннадцать лэ» – это возраст «неизвхуда». – Он взял очередные листы, по одному рассмотрел. – Тот же «неизвхуд» одиннадцати лет, а вовсе не Ник. Павлов. И названия другие. У Коли было просто – «Весна», «Лето», «Осень»…

– «Зима», – добавил Алешка.

– Ты догадлив. А тут – «Зимний полдень», «Осенний вечер», «Летнее утро», «Весенний рассвет».

– Поэтично, – сказал Алешка. – Особенно вечерний полдень.

– Неэтично, – сказала Танька.

– Воровство, – припечатал Истомин.

– А зачем? – спросил я. – Какой смысл красть эти, далеко не мировые шедевры?

– Ага, – согласился Алешка, – да еще вывешивать их в какой-то галере?

– Галерее, – поправила его Танька. – Но, может, это копии? Какой-нибудь пацан их сделал, а его любящая мамочка на стенку приколола, нет?

– Ты права, – согласился Истомин, – сначала надо убедиться, что оригиналы никуда не делись и находятся на своих местах.

– Более-менее, – засомневался Алешка.

Оказалось, что эта ихняя гордость, отвисев положенное время, отправляется на хранение, вроде как в музейный запасник. И там эти работы хранятся сколько-то лет.

– Пошли, – сказал Истомин, – проверим. Это на втором этаже.

Он повел нас в глубь комнаты, где находилась сводчатая дверь, а за ней настоящая винтовая лестница с железными ступенями. Алешка с удовольствием загрохотал по ним кроссовками.

На втором этаже тоже было здорово – привычно низкие потолки, полукруглые окна возле самого пола и какие-то стойки длинными рядами. И в этих рядах, как белье на прищепках, висели всяческие картины под бумажными чехлами.

– Филипыч! – позвал Истомин.

Послышались откуда-то семенящие шаги – и появился невысокий старичок в каком-то странном кителе и в штанах с генеральскими лампасами.

– Тебе чего, Кистинтин? – спросил он, шамкая.

– Да вот гости у меня. Хочу показать им наше хранилище. И наши лучшие работы.

– Покажи, покажи, пусть учатся.

– Где у тебя Зайцев и Павлов? Под какими номерами?

– Будет сделано. – Филипыч исчез и появился с двумя тетрадками. – Вот тут они. На букву «Зю» и «Пы». Гляди сам. А у меня дела – чай стынет и бутерброд сохнет.

Истомин взял тетради, подошел к стойке, на которой была наклеена большая буква «З».

– Так… «Мальчик на скейте»… – Истомин полистал тетрадь. – Вот, номер семь. «Биатлонистка» номер одиннадцать. – Он прошел вдоль стойки, остановился, пошуршал бумагами и озадаченно присвистнул: – Нет в наличии ни мальчика, ни девушки.

– Сперли? – выдохнул Алешка.

– Похитили, – поправила его Танька.

– Или потеряли. Костя, а «Времена года»?

– На букву «Пы», – подсказал Алешка.

Четырех работ Павлова тоже на «вешалках» не оказалось.

– Филипыч! – позвал огорченный Истомин.

– Тута я.

– Кто сюда сейчас ходит? И что выносит?

– А никто. Висят себе картинки и висят. Я режим охраны соблюдаю.

– Ну, все-таки припомни.

– Да никого я сюда просто так не пущаю. Окромя педагогов и деканов. А чего случилось-то?

Алешка было открыл рот, но Истомин остановил его взглядом.

– Да нет, ничего. Просто несколько работ не на своих местах.

– Перепутались, значит?

– Значит, перепутались. Ну ладно, спасибо, Филипыч, мы пошли.

Филипыч проводил нас до двери и плотно за нами ее прикрыл.

– А чего это за мундир на нем? – спросил я. – Каких родов войск?

– Швейцарских, – усмехнулся Истомин. – Он до пенсии в каком-то ресторане швейцаром служил. Никак со своей формой не расстанется. В память о годах службы.

Мы вернулись в «Нашу гордость».

– Мне все-таки непонятно, – заметил я. – Кому понадобились ученические работы да еще за границей?

– Мне тоже, – пожал плечами Истомин. – Больших денег они не стоят.

– Элементарно, – сказал Алешка. – Этот вот швейцарец…

– Швейцар, – машинально поправил его Истомин.

– Этот ваш… Филипыч работал в ресторане. Там много всяких любителей искусства. Вот он для них и таскает картинки помаленьку. Тебе, Костя, надо все эти вешалки проверить. По всем буквам. «Бы», «Зю», «Пы»…

Откуда Алешка взял, что в ресторанах много всяких любителей живописи?

– Да, проверить надо, – задумчиво согласился Истомин. – Но это большая работа. Там тысячи единиц хранения.

– Легко, – предложил Алешка. – Танька сделает. Да, Тань?

– Если Лешка поможет, – усмехнулась Танька.

– Более-менее, – уклончиво согласился Алешка. – Но лучше Димка. Он у нас аккуратный. И трудолюбимый, так мама говорит.

– Вот что, ребята, – серьезно сказал Истомин, – не болтайте только об этом. Во-первых, это пятно на репутации лицея, и надо сначала в этом деле разобраться. А во-вторых, можно спугнуть похитителей. А это могут быть люди очень серьезные. Неспроста это все затеяно.

Он оказался более-менее прав, как выяснилось очень скоро…

Истомин и Танька проводили нас в вестибюль. Тут Алешка потоптался на месте и громко прошептал:

– А мне надо!

– Да вон туалет, – показал Костя.

– Я такой не люблю. Мне больше наверху нравится.

И не успели мы удивиться такой причуде, как Алешка уже поскакал на второй этаж.

Вернулся он довольно быстро.

– Ну как? – спросил Костя. – Порядок?

– Нормально, понравилось.

Когда мы расстались с нашими художниками и пошли к метро, Алешка вдруг стал еще более задумчив и вдруг остановился и сказал:

– А куда же Чашкин делся?

Я сначала не понял его, а потом до меня дошло! Когда мы впервые увидели картины «Мальчик на скейте» и «Биатлонистка», их автор был четко обозначен: Л. Чашкин. А на фотках, что нам прислал мистер Смолл, никакого Л. Чашкина не было. Там, так же как и на пейзажах, стоял «Неизв. худ. 11 л.»!