Владимир Кузьмин - Комната страха

Мне захотелось спросить, с какой стороны обо мне наслышан столь серьезный человек, но я ограничилась официальным: «Рада знакомству!»

– Петр Александрович, – обратился вновь пришедший к Пете, – повторю вам сказанное по телефону: нам бы стоило дождаться окончания ремонта в Общественной библиотеке и отказаться от репетиций в этом месте.

– Но… Даже афиша в типографии уже набрана. Осталось лишь день и время проставить. И у нас все готово, за исключением этой сцены в третьем акте. Нам, может, единой сегодняшней репетиции достанет ее доделать!

– Все так. И тем не менее. Кстати, отчего мы в таком случае не начинаем?

– Сейчас Софья Генриховна и Николя придут, и сразу начнем. Предлагаю пока начать переодеваться.

Мужчины, не чинясь, а дружно и ловко развернули две ширмы в разных концах зала, где актеры и актрисы стали надевать театральные костюмы.

Из разговора я поняла, что ожидать стоит лишь еще двух человек, но вскоре одновременно появились трое. Дама весьма приятной наружности, но, как мне показалось, со слишком надменным взглядом. Понятно, что это была Софья Генриховна, да и Петя не забыл нас представить. А мужчину, сопровождавшего ее, она назвала сама.

– А это мой жених, Эраст Федорович Горбатенко, титулярный советник.

– Очень приятно, – сказал титулярный советник, небрежно пожимая протянутую мной руку.

Что-то Петю во всем этом смутило, и он вдруг назвал меня полным титулом.

– Моя знакомая из Москвы, Дарья Владимировна, графиня Бестужева, баронесса фон Нолькен.

Взгляд Софьи Генриховны, направленный на меня, мигом перестал быть надменным, и на лице ее жениха отразилась искренняя заинтересованность с примешанным в немалой пропорции уважением.

Зато Николя, вернее Николай Семенович Николаев, произвел на меня столь же приятное впечатление, что и первые трое артистов-любителей, появившихся в этом зале. Очень молодой юноша, на взгляд даже моложе Пети, но оказавшийся заметно его старше, был мил… и, собственно, это было самым главным в его натуре.

Из-за ширмы появились переодевшиеся Ольга и Татьяна. Мне стоило труда, чтобы не фыркнуть. Вылитые пастушки с галантных полотен [26]французских живописцев. Пьесу я не читала, но знала, что время ее действия совсем недавнее, а обстоятельства вполне бытовые. Вычурные платья из иной эпохи с этим никак не вязались. Но от замечаний я воздержалась.

– Ага! – радостно воскликнула Татьяна, – все в сборе, и даже Эраст Федорович! А мы своих кавалеров с собой брать не стали. Вдруг сызнова начнутся страсти-мордасти, не приведи Господь, перепугаются ухажеры и потеряют лицо в присутствии дам.

Софья Генриховна до ответной реплики не снизошла, отправилась переодеваться.

– Наша прима! – сказала мне госпожа Вибе потихоньку. И вздохнула. – Но ведь несомненный талант!

– А из какого она сословия? – спросила я.

– Мещанка! Но мечтает о дворянстве, словно в этом главное счастье жизни.

– Тогда понятно.

– Что?

– То, как она на мой титул отреагировала!

– Жаль, я не видела!

Суета продолжалась еще около четверти часа, к исходу которой все были готовы. Петя сел за стол, стоящий в центре залы, и разложил перед собой текст пьесы, намереваясь суфлировать исполнителям.

Я устроилась чуть позади и, не удержавшись, шепнула:

– А что, при полном свете станете репетировать?

– Всему свое время, – не слишком понятно ответил Петя.

– Господа! Господа, я так не согласна! – воскликнула Татьяна Вибе. – Хочу, чтобы стало страшно! Давайте выключим электричество и зажжем свечи! А то никаких привидений не дождемся сегодня!

– Но, Татьяна Францевна, это не предмет для шуток, – возразил ей серьезный господин адвокат.

– Ну, если не шутить, – произнес задумчиво адвокат начинающий, – так весь смысл нашей встречи в том, чтобы проверить и закрепить мизансцены из третьего акта. И раз решено его было играть при свечах, то нам и нужно репетировать при свечах. Или просто разойтись.

– Не подумайте, что я испытываю страх, но среди нас есть женщины, – счел нужным еще раз возразить господин Мозель.

– Женщины как раз ничего не боятся, – неожиданно для меня заявила Софья Генриховна. – Николя, Аркадий, зажгите свечи. Мы уже все видели, и вновь нас всяческой чепухой не испугать.

Титулярный советник Горбатенко зааплодировал и кинулся помогать артистам зажечь в канделябрах свечи.

Уж не знаю, чего я сама больше желала или на что больше надеялась. На то, что в этот раз ничего не произойдет и я окажусь свидетелем лишь самой обычной репетиции, или, напротив, что мне доведется увидеть новую таинственную надпись, загорающуюся на стене, или услышать странные звуки. Но едва стали зажигать свечи, я поняла – да, сегодня странные события обязательно повторятся. Но и Софья Генриховна права, если знаешь, что произойдет что-то страшное, то уже и не так страшно. Вот только я не могла себе представить, что случится именно то, что случится.

Свечи на двух канделябрах на дюжину свечей каждый давали достаточно света, чтобы хорошо осветить небольшую круглую эстрадку – вот отчего она круглая, а не полукруглая, как обычно, и от стены отстоит далеко? – служившую артистам сценой. Да и все остальное пространство было неплохо видно. Разве что за колоннами залегли глубокие, кажущиеся непроницаемыми тени.

Суть эпизода сводилась к тому, что все герои, бродя по темному дому, прятались друг от друга и подглядывали каждый за каждым. Получалось смешно и комично. Реплики произносились намеренно наигранно, нередко исполнители принимали слегка нелепые или вычурные позы, застывали в них на мгновение, почти как на тех галантных картинах, что пришли мне на ум при виде костюмов. Но в сочетании со столь неподходящими костюмами такая необычная манера сценической игры создавала дополнительный комический эффект, на что вся эта сцена и была рассчитана.

– Это Иосиф Давыдович придумал исполнять пьесу в манере дель арте [27]. Он зануда, но театр любит и знает, – улучил мгновение объяснить мне Петя.

– Он большой молодец! – похвалила Иосифа Давыдовича и я.

И схватила Петю за рукав. Он кивнул, потому что тоже заметил – свечи стали меркнуть!

Актеры, увлеченные игрой, не обратили на это особого внимания, равно как и на звук падения капель в глубокий колодец, который поначалу едва улавливался ухом, но становился все слышнее и слышнее. И капли падали чаще и чаще. В тот миг, когда показалось, что звук капель сольется в звук льющейся струи, раздался сразу с нескольких сторон пронзительный скрип, слившийся с душераздирающим воем. Одновременно по зале пронесся настоящий вихрь, свечи, и так уже едва мерцавшие, погасли, погасли и свечи в руках артистов и даже та, что стояла на столике перед Петей. Порыв ветра был теплым и влажным и нес какой-то отдаленно мне знакомый запах, но размышлять об этом было некогда, да и невозможно, потому что я испугалась. В полном мраке среди артистов, застывших в оцепенении, стало метаться, стуча коготками по полу… Да кто ж его знает, что там металось, не видать же ничего было! Зато стук этой беготни и странное шуршание, ею производимое, тут же заглушили вскрики и вопли, из которых с огромным трудом удавалось расслышать отдельные фразы и восклицания.