Родион Белецкий - Рыцарь идет по следу!

Новенькие даже старались не смотреть в их сторону. А если и смотрели, то с презрением. А ведь это тяжело. Для того, кого бойкотируют, – это испытание. На акробатике, на «станке», на теории театра новеньким пришлось разбираться во всем самим. Помочь им было некому.

Юрика бойкот не смутил:

– Дураки, пусть молчат. Им же хуже.

Но видно было, что его, как и остальных новеньких, бойкот раздражал. Рома следил за старенькими краем глаза, не подавая вида. Старенькие то и дело подходили к Балте – такая фамилия была у девочки, хозяйки украденного кошелька. Одноклассники утешали Балту, бросая на новеньких недобрые взгляды. Еще Рома услышал обрывки фраз:

– …сперли, теперь фиг вернут… они, точно они… там во время прослушивания больше никого не было…

Речь, конечно, шла об украденном кошельке. Том самом, который таинственно исчез практически у Ромы на глазах. Пропал со стойки в раздевалке, словно испарился.

Один Катапотов при виде новеньких подмигивал им косым глазом, загадочно, словно знал какую-то тайну, но не хотел ею до поры до времени делиться. Старенькие Катапотова безоговорочно осуждали. Но не трогали. Как в книге у Роальда Даля про злых гигантов: гиганты никогда не станут есть своих же гигантов.

Заканчивалась первая неделя бойкота. Рома и Юрик стояли перед классом, который назывался «Пещера». На самом деле это был обычный класс. Просто название у него было необычное. Может быть, потому, что стены его затягивала черная материя. Дверь в «Пещеру» была открыта, но входить внутрь до звонка бородатый Макар Семенович запретил.

Мелодия из «Крестного отца» возвестила начало урока.

Когда входили в «Пещеру», новенькие пропустили стареньких вперед. Вернее будет сказать, старенькие нагло прошли в класс первыми и уселись на стулья, стоящие вдоль стены. А новеньким оставили низенькую лавку.

Что делать, пришлось садиться на лавку. Когда новенькие сели, плоские ножки лавки сложились, и она рухнула. Иоффе и Мицкевич стукнулись головами об стену. Алла Мирославская прищемила себе ногу и расплакалась.

Это было уже слишком.

Юрик пошел на стареньких, выставив лоб вперед и крепко сжав кулаки. Сенин и Мицкевич тоже поднялись и, не сговариваясь, двинули за Юрой. Девочки, как по команде, завизжали. Рома вызволял Мирославскую из-под лавки. Впрочем, он обязательно принял бы участие в драке, но в последний момент в «Пещере» появились бородатый Макар Семенович и Калина.

– Одумайтесь! – звонко крикнул Макар Семенович.

Школьников остановило непривычное слово «одумайтесь». Нечасто его услышишь по телевизору. Девочки перестали визжать. Но визг не прекратился. Все, и учителя, и взрослые, обернулись и удивленно посмотрели на громко визжащего Иоффе. Он с закрытыми глазами тянул дребезжащую ноту. Громко, отчаянно и с удовольствием.

– Иосиф, – позвала Калина.

Иоффе замолчал и открыл глаза. Огляделся вокруг, почесал тыльной стороной руки нос и сказал:

– Что?

Макар Семенович приказал всем собраться в классе физики. Шли школьники туда неохотно, предвкушая неприятный разговор. И ожидания оправдались.

Макар Семенович говорил убедительно, находя среди слушателей жертву и обращаясь непосредственно к ней. И несчастному ничего не оставалось, как кивать, пожимать плечами и делать брови домиком в ответ на гневные упреки.

– …Как вы смогли бы после этого (имелась в виду несостоявшаяся драка) сидеть друг с другом в одном классе?! Не говоря уже о том, чтобы выйти вместе на одну сцену?!

Калина стояла возле двери и смотрела в пол, всей своей позой показывая, как ей стыдно за весь класс.

Макар Семенович говорил негромко, без особенной подачи, но было понятно, что он искренне, тяжело переживает случившееся и хочет исправить ситуацию.

– Если бы мне захотелось смотреть драки, я бы пошел работать в секцию бокса или в Думу, на крайний случай. Но не в театральную школу!

Никто в классе не понял юмора. И не сказать, чтобы школьники слишком внимательно слушали. Рома параллельно думал о том, что будет, если, например, из рожка с кремом вытряхнуть весь крем и вставить в него сосиску? Будет ли полученное произведение считаться хот-догом? Рома давно уже хотел есть.

Макар Семенович повысил голос:

– Новенькие, старенькие? Какая разница?! Почему вы так друг друга ненавидите? Откуда эта ненависть?!

Не сказали дети бородатому Макару Семеновичу, откуда эта ненависть. Разве можно сказать учителю правду. Он поймет все не так, все растолкует по-своему. А уж если и дойдет до него информация, то он обязательно сделает выводы, ну совершенно неожиданные.

А когда выходили из класса, Рогов повернул к новеньким свое неприятное лицо с приплюснутым носом и сказал:

– Вам конец!

В столовой Рома во время грустного поедания котлет из риса сказал новеньким:

– Они уверены, что это мы кошелек украли. Кто-то из нас. Тогда на приемных экзаменах только мы были в театре.

– Старенькие тоже были, – сказал Мицкевич.

– Во-во, – поддержал его Иоффе, уронив кусок котлеты себе на штаны. – Они на заднем ряду сидели. Нехорошо себя вели. Шутили, издевались. Они, может, сами у себя кошелек украли, а на нас сваливают.

Мирославская смотрела на стакан с киселем так внимательно, словно стакан этот готов был дать ответы на все мучившие ее вопросы.

– Надоело это все, – сказала она тихо. – В старой школе у нас все в классе дружили. Все друг к другу в гости ходили. Не хочу я больше этим театром заниматься. Я лучше в старую школу вернусь.

Роме захотелось пожалеть Мирославскую, погладить ее по голове. Вместо этого он решительно встал из-за стола и заявил:

– Надо со старенькими поговорить.

– Правильно, – поддержал его Юрик, энергично разминая кисти.

– Нет, не подраться, а поговорить, – объяснил Рома.

Рома выбрал правильный момент. До начала урока по акробатике. Кудрявого педагога по фамилии Нянькин еще не было, но все ждали его прихода, и уже никто не решился бы покинуть спортзал. Значит, какое-то время весь класс будет в сборе.

Чтобы оказаться выше всех, Рома забрался на батут. Ходуном заходило под его ногами полотно, растянутое на пружинах. Рома слегка расставил руки в стороны, сохраняя равновесие, и прокашлялся.

– Эй, – сказал он, обращаясь к разминающимся одноклассникам.

Новенькие все обратили на него внимание. Иоффе помахал рукой. Юрик прямо со шведской стенки показал два пальца, мол, «Виктория», победа. А вот старенькие и бровью не повели. Никто из них даже не взглянул в Ромину сторону.

Но Рому это не смутило. Он решил произнести речь во что бы то ни стало. А там будь, что будет.

– Я вот что хочу сказать, – произнес он с импровизированной кафедры, чувствуя, что правая нога его начинает дрожать мелкой дрожью. – Вот нам всем на актерском мастерстве говорят, что театр – это дело коллективное. И все мы с этим соглашаемся. И старенькие, и новенькие. Все типа согласны. Головами кивают, и все такое…