Владимир Кузьмин - Ожерелье императрицы

– Месье Людовик, вы вот сказали «если успеете», что вы имели в виду?

– Ах, опять я заболтался и не сказал главного.

Так я и поверила, что месье комиссар заболтался, это он нас заболтал так, что я едва не проговорилась, и, как мне кажется, стал если не догадываться кое о чем, то подозревать кое-что. Но отчего-то решил не развивать эту тему. Впрочем, если подумать, то у него, если он догадывается, есть веские причины ее не касаться. Близкие к тем, что вызывают страх у самого Умника, но не страхом вызванные, а теми последствиями, что могут ему грозить, если он доложит о своих подозрениях начальству.

– Так вот, – сказал комиссар, – я пришел встретиться с вами, чтобы спросить о ваших планах. Точнее, о дате вашего отъезда и о маршруте, который вы избрали. Если он пролегает через Париж, то постараюсь устроить все так, чтобы оказаться там вместе и одновременно с вами.

– Мы собирались уезжать через три-четыре дня, и именно через Париж. Это не самый короткий путь, но самый быстрый.

– Лучше через четыре дня, мадемуазель! – Месье Людовик посмотрел так жалобно и так просительно, сделал такую уморительную мину при этих словах, что мы рассмеялись.

– Хорошо.

– И вы не спрашиваете, в чем причина?

– Не спрашиваем.

– Тогда скажите мне, в чем она.

Я пожала плечами и принялась объяснять.

– Вы сказали, что связались со Скотленд-Ярдом?

– Да.

– Видимо, они попросили вас передать им месье Лемье?

– Тоже верно.

– И ваше начальство дало согласие. Почему оно согласилось, я не знаю, равно как и не знаю, будут ли судить Лемье за преступления, совершенные им здесь, или сочтут, что одного смертного приговора в Англии будет достаточно и не стоит тратить лишних усилий…

– О! Мадемуазель, вы знаете мое высокое начальство ничуть не хуже, чем я! Но продолжайте, прошу вас.

– Следовательно, в Париже Умник и будет передан в руки британского правосудия. А возможно, им потребуются и свидетели, то есть мы.

Комиссар кивнул, соглашаясь с моими доводами, и сказал:

– Я частным порядком связался с месье Мортоном, старшим инспектором Скотленд-Ярда. Он желает задать вам лишь несколько уточняющих вопросов и сказать несколько слов. Но выразил притом уверенность, что в Лондон для дачи показаний в суде вас вызывать не станут.

– Ох, как жаль! – воскликнул Петя.

– Петя, поверьте, – вздохнула я, – давать показания в суде не самая увлекательная вещь.

– Мадемуазель, – месье Людовик погрозил мне пальцем, – месье Петр вовсе не рвется в суд давать показания. Он желает выкроить еще немного времени для общения с вами.

Петя покраснел, но смотрел на комиссара с благодарностью. А я вот рассердилась на саму себя, потому что подумала о Пете совсем не то, что следовало подумать.

– Сообщите мне, когда приобретете билеты в Париж, пожалуйста, – сказал комиссар на прощание.

– Обязательно. Мы собирались это сделать сегодня, и мы сразу вам сообщим.

Дюпон нагнал нас во время очередного променада вдоль берега. Как-то вдруг получилось, что все эти дни мы только и делали, что купались и прогуливались. И никак не могли прийти к определенности – нравится нам это или нет. С одной стороны, бездельничать и развлекаться всегда приятно, а в обществе близких приятно втройне. А вот с другой стороны… Первые дни пребывания в Ницце были такими насыщенными, что казалось, от всего избавимся и станем окончательно счастливы. Но едва все наши расследования завершились, как нам с Петей стало чего-то недоставать. Поэтому мы появлению нашего pickpocket обрадовались куда больше, чем сами от себя ожидали.

– Вот, захотелось попрощаться, – сказал Дюпон, снимая кепи и кланяясь. – А где проще всего встретиться с приезжими, как не на этой набережной, – объяснил он причину нашей, как оказалось, неслучайной встречи.

И замялся, растеряв всю бойкость, с которой он нас разыскивал.

– Как дела? – спросила я. – Не передумали идти на службу в полицию?

– Кажется, не передумал. Комиссар предложил мне место… в общем, то ли письмоводителя, то ли секретаря. Раскопал где-то, что я грамотный и почти закончил гимназию. Хотя чему я удивляюсь, полиция, одно слово, все, что нужно, вызнают.

– Что-то не слышно радости в вашем голосе! – сказала я.

– Эх, чему мне радоваться? Мне вот понравилось ловить Умника. Я еще с полдюжины таких умников знаю и две дюжины других негодяев. Я уже даже планы составлять начал, как их изловить. А за столом штаны протирать…

– Он, видимо, хочет к вам присмотреться, – сказала я, пряча улыбку, которую вызывали тяжкие вздохи недавнего воришки, а ныне кандидата в полицейские служащие.

– А чего он про меня еще не знает? – встрепенулся Дюпон.

– Хочет понять, насколько вы готовы перейти на сторону закона. Целиком и полностью или по частям. Вот, скажем, поручать вам участвовать в облаве по ночным улицам…

– Вы просто про облаву или про то, как вы на нас тогда вышли? – В голосе Дюпона зазвучала заинтересованность.

– Так или иначе, не в этом дело, но в отличие от нас пойманных вам придется вести в участок, а после будет суд. Вот комиссар и размышляет: всех преступников вы станете ловить или не всех?

– Это что? Это я что же… Выходит, что и тех мальчишек, что водили компанию с моим братом? Само собой, я не стану их ловить! Они, конечно, с точки зрения закона преступники, и если быть честным, натворили немало плохих дел. Но ведь я и сам таков! Я мог бы сказать в оправдание, что никогда не воровал у бедных, и сказал бы правду. Но правдой является и то, что у бедных я не чистил карманы не из сострадания, а по вполне деловым соображениям!

– Ну, первое ваше соображение на сей счет очевидно – у бедняков редко можно поживиться чем-то существенным. А еще какие имеются?

– Они лучше следят за сохранностью того, что у них в карманах.

Мы с Петей рассмеялись и, пожалуй, согласились с таким неожиданным выводом. А Дюпон все размышлял и размышлял.

– Придумалось что? – наконец не вытерпел Петя.

– Придумалось, – мрачно ответил Дюпон. – В полицейские сыщики идти мне, пожалуй, сразу не стоит. Придется в канцелярию идти, семью-то кормить нужно, а место не самое плохое.

– Тоже верно. А заодно можете комиссару свои планы по поимке «умников» подбрасывать.

Дюпон вздохнул так тяжко, что опять невольно вызвал наши улыбки.

– Вам смешно, а мне… Не поверите, но я отчего-то никак не могу в чужой карман руку запустить… Вот как мы Умника поймали, с того дня и не могу. И ведь не устыдился или еще чего такое глупое. Нет! Стало по-настоящему боязно в тюрьме очутиться. Или еще страшно, что рано или поздно и на меня, как на Люсьена, какой-нибудь Умник найдется, и по дурости или еще как окажусь я в канаве с ножом в боку. Вот этого точно страшусь.