Вадим Селин - Страхи из новой коллекции

Нервная старуха отодвинула меня от двери и гаркнула:

— Кто вы такие? Как здесь оказались?

— Шли мимо, споткнулись, упали и рухнули на дверь, — залепетал я.

Дама усмехнулась, густо кашлянула, как кашляют курильщики со стажем, схватила нас с Любой за загривки, как котят, и бросила на стоявший в углу старый диван, обитый белым кожзаменителем.

— Вы лагерные? — спросила она.

Люба вскочила с дивана и закричала:

— Да сто вы себе позволяете?! Умом тронулись? Я все родителям рассказу! Мы платили такие деньги за поездку, а тут какие-то маньяськи в подвалах сидят! Космар! Встретимся в суде!

— Ага, значит, лагерные, — сделала себе пометку бабка, не обращая внимания на угрозы Любы встретиться в суде. — Фамилии как?

— А вам какое дело? Немедленно выпустите нас, или я буду звать на помось! — разорялась Люба и переключилась на меня: — А ты сто сидис, давай, засисяй меня! Тозе мне музсина!

— Да, мужиков сейчас нормальных нет, — сказала вдруг бабка, взглянув на Любу. — Повымирали они, как мамонты…

Люба, почувствовав родственную душу, которая, судя по всему, была неплохим психологом, потеплела и произнесла:

— Моя фамилия Балаболкина, а его…

— Кортиев, — подсказал я, удивляясь, как моей спутнице подходит ее фамилия.

— Ах! — воскликнула бабка и выронила папиросу (несомненно, «Беломор»). — Кортиев!

Она бросила на меня теплый взгляд, потом развернулась, взяла Любу за плечи, непонятным быстрым движением открыла дверь и вытолкала девчонку наружу.

— Значит, Кортиев… — довольно пробормотала бабка, присаживаясь рядом. — Ну и как тебе все это?

— Что — «это»? — не понял я.

— Ну, лагерь.

— Если честно, отвратительный, — не стал я врать.

— Да? Почему же? — хитро улыбнулась бабка.

— Сначала, когда мы приехали, он показался мне раем на земле, а потом… я изменил мнение, — проговорил я. Почему-то этой странной бабке захотелось все рассказать.

— Поподробнее можно? — попросила она. — Почему мнение изменил? Вас плохо кормят, поят, Настя обижает?

— Нет, в этом плане все нормально. Просто… со мной здесь начали происходить странные вещи.

И я, сам от себя не ожидая, выложил все подчистую. И про затонувший теплоход, который и не тонул вовсе, и про машину, и про лес… ничего не забыл, все поведал. В конце моего длинного рассказа я почувствовал головокружение и дискомфорт — так бывает, когда долго эмоционально говоришь.

— Бедный мальчик, — сочувственно промолвила бабка и погладила меня по голове. — Иди-ка сюда.

Она встала с дивана и подвела меня к стеллажам.

— Видишь?

Я медленно кивнул, читая, что было написано на банках, расставленных стройными рядами. А на каждой стеклянной емкости, в которой клубилось какое-то эфирное вещество, значилось: «Клаустрофобия», «Аэрофобия», «Кремнофобия», «Акрофобия» и так далее. А рядом размещалась фотография обладателя этого страха.

— Что это значит? — осипшим голосом пробормотал я.

— В этих сосудах собраны страхи всех лагерных ребятишек, — с нежностью сказала бабка, разглядывая банки, в каких мама обычно закручивает помидоры, огурцы и разные салаты. — Найди среди них свой.

— Вот он, — ткнул я пальцем в банку с надписью «Клаустрофобия».

— Правильно. Ты не заметил ничего странного?

— Ммм… нет…

— Присмотрись внимательнее ко всем остальным емкостям и к своей.

И только тут я заметил, что другие страхи были расфасованы в литровые банки, а моя клаустрофобия занимала целый трехлитровый баллон. В таких баллонах мама томат закатывает…

— Э-э-э… — растерялся я. — Вы мне, может, объясните, что все это значит?

— Объясню, — пообещала бабка, — но сначала давай посмотрим фильм.

— Какой еще фильм? — вконец опешил я. И Люба, кстати, отчего-то не ломилась в дверь… Тоже мне подруга… А я ее еще сторожил…

— Присаживайся, — бабка вновь усадила меня на диван.

Она поставила в видеомагнитофон кассету, присела рядом и щелкнула пультом дистанционного управления. Экран небольшого телевизора был сначала фиолетовым, затем пошли какие-то помехи, после них появилось изображение, и я увидел… себя. Я, «экранный», бегал по теплоходу и что-то кричал. Забежал в перевернутую вверх ногами каюту, плавал в воде, а в конце утонул… Я видел себя со стороны. Это было что-то непередаваемое. Никому не пожелаю увидеть человека, умирающего от страха. Мои глаза вываливались из орбит, а черные волосы быстро седели… Гримаса ужаса, застывшая на моем же мертвом лице, навсегда отпечаталась в моей памяти.

После того как я утонул, экран на несколько секунд стал черным, потом я увидел… Женьку. Он с безумным видом сдирал с зайца шкуру. Рядом ходил я и с жалостным видом смотрел на зайца. Затем экран отобразил наше сражение с существами, Женьку, трясущегося от страха перед висящим над пропастью мостом… Женька преодолел страх и шагнул, после этого мы сожгли за собой мост. И снова темнота.

Кино продолжилось. В третьей части я опять был главным действующим лицом. Вот дискотека. Мне на голову падает зеркальный шар, мои ноги подкашиваются, я закрываю глаза. Кадр сменился, появилось кладбище. Я, обложенный цветами, лежу в гробу. Меня накрывают крышкой и опускают в могилу. Засыпают землей. Кадр сменился, и я увидел себя крупным планом. Изображение было серым. Камера, как я догадался, снимала в режиме ночной съемки. Итак, я сломал гроб и выбрался наружу… Эту картину, когда я лежал на разрытой собственными руками могиле, я тоже никогда не забуду.

Четвертая часть фильма показывала, как же вреден бывает загар в солярии…

Когда я вышел из комнаты, где стоял солярий, экран потух, кассета остановилась, и видик начал перематывать пленку назад.

Некоторое время в комнате было тихо.

— Ну как, впечатляет? — спросила наконец бабка.

— А почему не было эпизода с машиной? — невпопад поинтересовался я. Чувства испытывал непередаваемые, как будто по голове чем-то тяжелым ударили…

— А, да машина это так, всего лишь прием для усиления страха и тревоги, — махнула рукой старуха. — Неработающие мобильные телефоны — тоже.

— И что, со всеми вы так? В смысле, всех так снимали?…

— Сначала да, а потом, когда я увидела, что концентрация твоего страха самая сильная, переключилась на тебя, ты самый лучший изготовитель страха. Ты же сам видел, что спектакль с теплоходом был сделан для тебя, ведь это ты боишься замкнутых пространств…

— Но у Стаса тоже был страх на теплоходе. Он, по-моему, боялся оставаться один…

— Ой, да Стас это не то… Вот ты — то.

— А лес?

— Лес был рассчитан на тебя и Эфроимского Евгения. Он же высоты боится, вот и испытал страх перед мостом, натянутым над пропастью. Только все получилось не так, как я хотела. Вы должны были пройти дальше, наткнуться на домик лесничего и остаться ночевать в нем. Женя бы вышел на улицу собирать хворост, а ты остался бы в доме. Дверь бы захлопнулась, а Женька нечаянно устроил бы лесной пожар. Этот пожар и сжег бы тебя, запертого в домике… Ну да ладно, так тоже хорошо получилось, кто бы мог предположить, что вы додумаетесь сжечь мост.