Лев Давыдычев - Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство

И он не сразу услышал, что не напевает, а наскуливает детскую песенку:

— Раз паутинка, два паутинка, три паутинка… — И услышав себя, и взглянув на себя как бы со стороны, Прэ Зидент в сердцах едва не сплюнул, чуть, мягко выражаясь, не чертыхнулся, в бессильной злобе оскалил золотые зубы и, уже не в состоянии сдерживаться, яростно обратился к Сержу:

— Растолкуй ты своему папаше, наконец, что если он питает к тебе хотя бы грамма четыре отцовских чувств, то сейчас имеет значение только одно: ВЫ — ОТЕЦ И СЫН! Остальное черенда и епуха! То есть — ерунда и чепуха! В остальном разберетесь дома! Чего он тянет, если в посольстве ему обещали…

И прямо в сердце Ивана Варфоломеевича врезывались слова Сержа:

— Отец, помоги мне вернуться на родину! Я не могу больше здесь! Я здесь без тебя погибну! Какой смысл сейчас разбираться в том, кто и зачем когда-то лишил меня отца и отечества?

— Может быть, стоит поблагодарить тех, кто помог Сержу выжить? — надменно (больше ему ничего не оставалось делать) спросил Прэ Зидент. — И неужели ваши отцовские чувства, дорогой господин профессор, не победят ваши совершенно ненужные мелкие опасения, подозрения, недоверия?

— То, что судьба твоего сына в твоих руках, отец, должно тебя по крайней мере тревожить, если даже ты ко мне и равнодушен.

Иван Варфоломеевич посмотрел на него так проницательно, что Серж надел зеркальные очки, и в них опять отразились два маленьких Ивана Варфоломеевича.

Серж пробормотал:

— Я не могу больше оставаться здесь. Не веришь мне, так прямо и скажи. Ты отказываешься от меня? — упавшим голосом спросил он,

— Серж! — с упреком воскликнул, скрыв радость (вот сынок работает!), Прэ Зидент. — Нельзя так разговаривать с отцом! У него больное сердце!

— Вы — темнейшая личность! — с презрением произнес Иван Варфоломеевич. — Вас не спрашивают! Недавно на вас были галстуки с фашистскими свастиками! А я, было бы вам известно, коммунист! И мода, как вы изволили выразиться, у вас на фашистские свастики никогда не пройдет! И не трогайте больше моих отцовских чувств! Да и что вы в них понимаете! Мне тяжко, мне так тяжко, как не было даже тогда, когда я узнал о гибели своего сына…

— А сейчас я стою перед тобой, отец, — горячо заговорил Серж, — но не услышал от тебя пока ещё ни одного доброго слова! Даже если ты не примешь меня…

— Не тебе судить меня, — сурово остановил Иван Варфоломеевич. — Если ты мой сын, то ты погиб вторично. Вернее, тебя погубили.

— Это вы сейчас убиваете его! — закричал Прэ Зидент. — Я сам жесток до немыслимости! До чудовищности! Во! — Он оскалил свои золотые зубы. — Тридцать две штуки от тридцати двух врагов! А ваше жестокосердие…

За давностью лет Иван Варфоломеевич забыл, конечно, как надо драться, когда слова уже не действуют, но тут, не успев смирить гнев, омерзение, гадливость, сделал так, как когда-то в детстве: левую ногу быстренько подставил за правую Прэ Зидента, а правой рукой дал ему по золотым зубам, и шпионище рухнул на пол.

Серж чуть было не бросился к отцу, вернее, на отца, но — помог подняться шефу, спросив:

— Не ушиблись?

— Ещё надо? — весело, с задором, как в детстве, спросил Иван Варфоломеевич. — А сейчас — вон отсюда! Трупный стоматолог! Мерзавец! Вон! Да побыстрее!

Сначала тщательно ощупав золотые зубы каждый в отдельности, потерев затылок, подобрав очки со стеклами кровавого цвета, водрузив их на место, Прэ Зидент сказал, стараясь выглядеть достойно:

— Только мое глубочайшее уважение к заслугам господина профессора и нежелание омрачать его радость встречи с родным единственным сыном лишают меня возможности должным образом ответить на хулиганские действия достопочтенного…

— А чего вы можете? — весело спросил Иван Варфоломеевич. — Дать мне сдачи?

Раздался телефонный звонок, Прэ Зидент преградил дорогу Ивану Варфоломеевичу, приказал:

— Возьми трубку, Серж. А вы — тихо. — И он опять вытащил два пистолета.

Оказалось, что именно Сержа и требовали к телефону. Поняв это, матёрейший шпионище за секунду превратился в согбенного горем старика, засунул пистолеты в карманы, уныло свесил голову, а руки его бессильно повисли. Покачнувшись, он упал в кресло. Прэ Зидент сознавал, что от ужасной участи его может спасти только чудо — полная удача операции «Сынок», но убийцы в чудеса не верят.

Серж отвечал, вытянувшись по стойке «очень смирно». Опустив трубку и помолчав, он осторожно произнес:

— Я очень сожалею, шеф, вы знаете, как я вас ценю и уважаю, как я благодарен вам, но… вам приказано немедленно явиться… По-моему, вам надо быть готовым…

— Понимаю, понимаю… — еле-еле-еле слышно прошептал Прэ Зидент, посидел ещё немного, с трудом, морщась, словно от боли, поднялся. — Желаю тебе удачи, Се… Серёжа. Я уже ничем не могу тебе помочь. Если сердце твоего отца смягчится, поклонись от меня русской земле.

— Будет, исполнено, шеф.

Ещё больше сгорбившись, волоча ноги, Прэ Зидент Добрел до дверей, обернулся, уныло сказал:

— Завидую тебе, Серж.

И вышел, осторожно прикрыв дверь за собой.

Наступило долгое, напряженное молчание. Для Ивана Варфоломеевича оно было ещё и тягостным. Он машинально глотал холодный чай.

Вдруг Серж осторожно, но обрадованно предложил:

— Можно, я угощу тебя ужином, отец? Ведь ты наверняка голоден.

— Я никуда не хочу идти.

— Поужинаем прямо здесь. Чего бы ты поел?

— Поел бы я того, чего в ваших ресторанах нет, — грустно, однако с неожиданным облегчением ответил Иван Варфоломеевич, — варёной картошечки… А вообще закажи что-нибудь мясное отварное и томатный сок.

— Я хочу угостить тебя и редкими фруктами.

— Угости… Серёжа…

Когда заметно оживлённый Серж ушёл, Иван Варфоломеевич вскочил и быстро заходил по номеру. Поразительно: Серж чем-то привлекал его, но он не испытывал не только отцовских, но вообще никаких добрых чувств. Сколько лет он твердил себе: а вдруг?.. а вдруг?.. И вот сын перед ним — фашист, агент иностранной разведки… Конечно, он не виноват, что стал таким. Его таким сделали те, которые всё ещё мечтают уничтожить нашу страну, наших детей… И в этом ужасном, совершенно бесчеловечном деле им, может быть, будет помогать Сергей Иванович Мо… ти… лештик!.. По сердцу резанула боль, в голове помутилось, перед глазами поплыли чёрные круги… Шатаясь, едва не падая, Иван Варфоломеевич дошёл до дивана, постоял и… вернулся обратно в кресло. Нет, нет, нельзя поддаваться ни боли, ни горю. Он должен выдержать все…

Иван Варфоломеевич принял несколько лекарств, сидел и ловил себя на нелепом желании запеть песенку, которую недавно в этом кресле наскуливал Прэ Зидент: «Раз паутинка, два паутинка, три паутинка…» Но тут же он мысленно сказал себе: «Не ври. Ничего ты не запутался. Просто тебе надо много и желательно глубоко подумать и принять наитвердейшее решение. Ты не испытываешь к Сержу отцовских чувств? А откуда им взяться? Всю жизнь ты прожил один, сейчас ты старик. Дедовские чувства ты должен был бы испытывать, если бы…»