Лев Давыдычев - Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство

— Мне надо было поговорить с Илларионом Венедиктовичем… ну с тем, который меня вчера от вас спас. Я его с утра искал, а вы меня за плечо ка-а-а-ак…

— Но ведь он сам отказался с тобой разговаривать!

— Конечно, отказался! Ведь я его сегодня… — Вовик долго и довольно честно искал подходящее слово, но кроме обманулничего не подыскал, а этого слова произнести духу не хватило. — В общем, надо было мне с ним поговорить, а вы меня ка-а-к цап! — И он безнадёжно махнул рукой.

Помолчали, глубокомысленно помолчали, озабоченный дяденька контролёр и не менее озабоченный Вовик, уделив этому занятию немало времени. Вовик опустил глаза в землю, а дяденька контролёр, — мальчишка, и не глядя на него, знал, — смотрел обоими глазами по-разному.

— Может, попробуем разыскать твоего Иллариона Венедиктовича? — услышал Вовик. — И пора нам познакомиться. Меня зовут Григорий Григорьевич. Как говорится, не поешь — не выговоришь. А тебя?

— Вовик я. А как искать? Где искать?

— Проще простого. Фамилию его знаешь?

— Самойлов. — Вовик сообщил фамилию со спокойной совестью, помня, что Илларион Венедиктович имени своего не скрывал, только просил никому не говорить о звании.

— Тогда пошли, — предложил Григорий Григорьевич. — Считай, что мы уже знаем, где он живет. И номер телефона нам тоже известен. Правда, киоск справочного бюро отсюда далековато и удобнее до него дойти, чем доехать.

И пока они идут до киоска городского справочного бюро, мы с вами, уважаемые читатели, вернёмся к Иллариону Венедиктовичу. Он в это время получил пропуск в лабораторию Гордея Васильевича, выдать который разрешил сам директор института, ибо все другие сотрудники, ведающие выдачей пропусков, отказали, твердя одно и то же:

— Гордей Васильевич просил его сегодня не беспокоить.

То же самое ему несколько раз повторили по телефону из лаборатории. Но сердце-то старого друга чувствовало, что надо туда проникнуть во что бы то ни стало. Немедленно!

— Какая-то неожиданная крупная неприятность у него с новым прибором, — объяснил директор. — А «Чадомер» находится под особым контролем самых высоких инстанций. Потребность в нём необыкновенная. Посему наш многоуважаемый коллега в серьёзном расстройстве. Никого к себе не допускает. Но я знаю о вашей дружбе и желаю благотворной беседы.

Иллариону Венедиктовичу казалось, что лифт не только не поднимается, а ползётвверх со скоростью значительно ниже черепашьей. Он чуть ли не дрожал от ужаса, что лифт может вот-вот остановиться!

Но лифт был скоростной, действовал исправно, и вскоре перепереволновавшийся Илларион Венедиктович уже входил в лабораторию. Все сотрудники спокойно и, как положено ученым, сосредоточенно занимались своими делами, только один из них, сидевший за столом с телефонами, пытался было преградить дорогу неожиданному посетителю.

Но неожиданный посетитель с неожиданной для его лет ловкостью проскользнул мимо и исчез в кабинете.

— Наконец-то-о-о-о! — буквально закричал Гордей Васильевич, увидя друга. Они обнялись. — Где ты шлялся, старый гуляка? Мои сотрудники с утра названивают тебе… И какая там у тебя старушка завелась, да ещё с собакой?

— По старому телефону названивали, — усмехнулся Илларион Венедиктович. — Забыл, что я переехал?

— Забыл, забыл, — виновато признался Гордей Васильевич. — Всё у меня в голове перепуталось. Перемешалось!

— А меня к тебе не допускали, — пожаловался Илларион Венедиктович. — Ты что, не мог предупредить насчёт меня? А то вон как глупо получилось. Я к тебе, ты ко мне…

— Виноват, виноват, виноват… Говорю, что у меня в голове… ну вроде того, как будто бы хоккейная команда играет с футбольной. Вот и надо мне хоть немного успокоиться. Посему давай сначала молча попьем чайку. Дорогуша, дай-ка нам чайку, пожалуйста, — попросил он маленького робота, стоявшего у дверей.

Тот ответил:

— Вас понял. — Затем он принес термос, два стакана, ложечки, сахар в вазочке, всё это расставил аккуратно на специальном столике в углу, налил из термоса чай, сказал: — Прошу вас. Угощайтесь на здоровье.

— Спасибо, Дорогуша.

— Не стоит благодарности. — И робот вернулся на место.

Раз было предложено молчать, Илларион Венедиктович не стал выражать своего восхищения Дорогушей, неторопливо попивал чай, с удовлетворением отмечая, что Гордеюшка на глазах постепенно успокаивается. Сам же он расстраивался всё больше и больше, размышляя над тем, как сообщить другу пренеприятнейшую новость о его внуке и вообще сообщать ли сегодня. А если шефчик именно сегодня отдаст своей банде приказ о начале безобразий?

— Дорогуша, нам пока больше ничего не потребуется, — сказал Гордей Васильевич.

— Вас понял, — с места ответил робот.

— Так вот, дорогой мой друг, — тяжело, с видимым усилием заговорил Гордей Васильевич. — Казалось, «Чадомер» был близок к завершению. А мне всё представлялось, что есть в нём какой-то изъян. И пока я его не обнаружу и не устраню, прибор будет давать случайные показания. Вчера ещё моя затея с «Чадомером» была для меня чуть ли не гениальной. Сейчас же я убежден, что мой прибор — плод работы уже исчерпавшего свои возможности дряхлого мозга.

Вспылить, вознегодовать уже было собрался Илларион Венедиктович, но вспомнил, что старого друга надо успокаивать, и весело проговорил:

— Самокритичность, перешедшая все границы благоразумия, ещё хуже зазнайства, дичайшей самоуверенности и даже глупости, вместе взятых!

И Гордей Васильевич, тоже мобилизовав все силы, попробовал тоже хотя бы показаться весёлым, но его выдал хриплый от серьёзнейшего волнения голос:

— Если будешь так шутить, я могу тебя… ну, не убить, конечно, а… — Он мгновенно помрачнел, и голос его стал ещё хриплее: — В общем, дружище, «Чадомер» барахлит и барахлит. Приводили, к примеру, отъявленного лгунишку. У прибора единица измерения вранья — ЛЖА. И что ты думаешь? Вместо ожидаемых ЛЖЕЙ порядка восьми-десяти «Чадомер» устойчиво показывал всего пять с небольшим! Оказалось, что опытный лжец может обманывать и прибор!

— Ну и что? Вы исправили и…

— И снова барахлил! Способность переносить физическую боль. Единица измерения ОЙ. Привели девочку. От укуса комара ревет белугой. А мой «Чадомер» показывает всего сотую долю ОЯ. Неверно рассчитали схему. Ну и так далее, и тому подобное. Сегодня я притащил сюда своего внука-обормота Роберта. Родители называют его ласково Робиком, а получается, я считаю, по-собачьи. Но это к делу почти не относится. У «Чадомера» есть один любопытный показатель — склонность к преступности. Я назвал это качество хапизмом. Единица измерения — ХАП.