Лев Давыдычев - Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство

— Только сын нашего друга, — осторожно перебил Илларион Венедиктович, а Гордей Васильевич добавил:

— Мы вообще, Сергей Иванович, беспокоимся только за Ивана, а вмешиваться в вашу судьбу не считаем возможным.

— А чего обо мне беспокоиться? — сердито спросил Иван Варфоломеевич. — На что намекаешь?

— Ни на что он не намекает, — по возможности весело ответил Илларион Венедиктович. — Просто мы хотим, чтобы ты не обалдел от радости и чтобы это не отразилось на твоей работе.

Иван Варфоломеевич только хотел что-то сердито возразить, как Сергей Иванович удивленно спросил Иллариона Венедиктовича:

— Почему вы закатали рукава пиджака?

— Такое впечатление, — тоже удивился Гордей Васильевич, — что ты в чужом пиджаке и чужой рубашке.

— Вид у тебя, извини, нелепый, — как бы подвёл итог Иван Варфоломеевич.

— А настроение у меня замечательное, — беззаботно и вроде бы невпопад ответил Илларион Венедиктович, — и со здоровьем у меня в последнее время дела обстоят лучше не надо! Вот сюда пешком топал! В обед, понимаете ли, приналег на свои любимые малосольные огурчики, а потом, не поверите, целый графин воды почти за один прием выпил!

— Чем больше будешь жидкостей пить, тем меньше тебе останется жить! — хотел пошутить Гордей Васильевич, а получилось это у него грубовато. — А много будешь употреблять соли, не избежать тебе в суставах боли!.. Покажись, покажись-ка врачам, а ещё лучше — ложись на обследование.

— Невоспитанная ты личность, — весело отозвался Илларион Венедиктович. — У всех такое оч-чень отличнейшее настроение, а ты о болезнях! Если хочешь знать, то я давно не чувствовал себя таким здоровым! (О дневном обмороке он почему-то совершенно забыл.)

— Ты же худеешь! — не унимался Гордей Васильевич.

— Много двигаюсь, много времени провожу с детворой на свежем воздухе и, я тонко намекаю, вовремя ложусь спать. Пора, Гордеюшка, нам откланиваться.

Конечно, Иван Варфоломеевич бурно запротестовал, даже обижаться собрался, но Серёжа ублажил его, сказав:

— Позвольте, дорогие и уважаемые ТОВАРИЩИ, я впервые употребляю это слово, сердечно поблагодарить вас не только за прекрасный вечер, но и за ваше отношение к моему отцу. Я воочию убедился, как много вы для него значите и как бы ему было трудно без таких друзей.

— Спасибо, Серёжа, на добром слове, — задумчиво глядя на него, произнес Гордей Васильевич. — Я же от себя и от имени нашего друга Иллариона должен отметить, что и милый, добрейший, умнейший, нежнейший Иван многое и для нас значит, и нам без него было бы в жизни… Высокопарно, но, точно выражаясь, его работа, весь он сам — просто вдохновляющий пример отношения к науке, к долгу гражданина своей Родины.

Безуспешно пытаясь скрыть растроганность, Иван Варфоломеевич ответил:

— Кукушка не будет хвалить петуха, потому что петух явно переоценивает значение кукушки.

— А кукушечка-то скромничает, — сказал, вставая, Илларион Венедиктович. — Я выражусь кратко: мы любим Иванушку и никогда никому его в обиду не дадим.

— Кто это может обидеть меня? — сразу насторожился Иван Варфоломеевич. — У меня вот ещё один защитник появился — сын!

И опять его успокоил Сергей Иванович. Положив руку на его плечо, он проговорил:

— Я всё сделаю для того, чтобы наше воссоединение, папа, принесло тебе как можно больше пользы. Я буду смотреть за каждым твоим шагом, постараюсь стать для тебя незаменимым, хотя бы необходимым помощником.

— Да хватит, хватит обо мне! — отмахнулся Иван Варфоломеевич. — Мне сейчас только работать да работать!

Сергей Иванович вызвался проводить гостей, но они дружно и твёрдо отказались, честно признавшись, что по дороге им необходимо поговорить о своих делах на завтра.

В прихожей Илларион Венедиктович успел незаметно подтянуть ремень на брюках, которые опять спадывали. В его организме что-то происходило,и он впервые за день подумал об этом с некоторым беспокойством.

По улице друзья долго шли молча.

— Ну? — не выдержал Илларион Венедиктович. — Каково твоё впечатление?

— Никакое, — сердито буркнул Гордей Васильевич. — Серая личность. И не похож он ни на отца, ни на мать ни одной черточкой. От моей подозрительности и твоего благодушия толку ни на грош. Нам остается только ждать и надеяться на лучшее. Боюсь, боюсь, боюсь я за Ивана. Слишком уж он доверчив и открыт.

Тогда Илларион Венедиктович осторожно спросил:

— А тебе известно, что банда Робки-Пробки уже провела операцию под номером один?

— Да ну?! Когда? Чего они натворили?

— Пока пустячок. Принудили одного мальчуганчика сорвать с меня шляпу.

— Ну, я ему…

— Слушай внимательно, Гордеюшка. — Илларион Венедиктович с большим трудом поспевал за широко шагавшим другом, так как казалось, что туфли вот-вот останутся на асфальте. — Завтра в двенадцать банда собирается в твоем гараже.

— Это я сам дал зачем-то обормоту ключ!

— Намереваются они похитить девочку, требовать за неё у бабушки выкуп, а потом ещё и одного моего знакомого мальчика тоже зачем-то похитить.

— Выпороть его, что ли? — растерянно спросил Гордей Васильевич. — А? Прямо в гараже перед бандитами снять с их шефа импортные джинсы и отечественным ремнем…

— Уж если пороть, то уж всю эту, извини, сопливую банду! — рассмеялся Илларион Венедиктович, останавливаясь и вставляя ногу в спавшую с неё туфлю. — Утром созвонимся и договоримся о совместных действиях. Я обещал ввязаться в эту историю.

— Черт его знает что! — воскликнул Гордей Васильевич. — Единственное, что есть в Робке-Пробке действительного ценного, так это красивая шевелюра! Ну и ходил бы себе, красовался, а он в бандиты полез! Вон твой автобус. Вполне успеешь. Будь здоров! Я пойду действовать! Мысль у меня обнаружилась!

Хорошо, что, увлеченный какой-то мыслью, Гордеюшка сразу свернул за угол: для того чтобы встать на ступеньку автобуса, Иллариону Венедиктовичу пришлось снять туфли и держать их в руках. Компостируя абонемент, он, можно сказать, запутался в рукавах пиджака и не замечал, с каким ужасом или презрением смотрели на него немногочисленные пассажиры.

Он чувствовал во всём теле, особенно в голове, свинцовую тяжесть, неимоверную усталость и почти необоримое желание заснуть сейчас же, немедленно, вот тут, в автобусе… Чтобы этого не случилось, он старался вспомнить что-нибудь весёлое, сложное или тревожное и стал гадать, назначил ли он Вовику встречу на завтра в семь ноль-ноль… Так и стоял, с большим трудом удерживаясь на ногах, до локтей подвернув рукава пиджака, который стал ему чуть ли не до колен, подвернув брюки и держа туфли в руках, генерал-лейтенант в отставке Самойлов.

Как в тумане, как в полусне, брел он, пошатываясь, пугая редких прохожих своим видом. На его счастье, не встретилось ни знакомых, ни соседей.