Кирилл Сомов - Лилия и шиповник

Мальчик вновь перелез через ограду, лег на землю и притаился. Словно услыхав его мысли, неподалеку раздалось приглушенное ржание, тихое, словно как стон.

Генрих пополз в том направлении, мысленно ругая себя на все лады — как же он мог так легко расстаться с другом! Хорошо, что вовремя опомнился и теперь исправит ошибку.

В черной тьме было нелегко разглядеть черного жеребца, привязанного к вбитым в землю стойкам. Здесь стоял только Тахират, остальные лошади были привязаны по две-три у каждого дома.

Генрих подобрался поближе и отвязал коня. Теперь бы еще вывести за ворота...

Вдруг в доме послышался чей-то кашель и сердце мальчика зашлось в бешеном ритме. Он прижался к коню и замер.

Кашель стих, но теперь в доме слышались легкие шаги, потом плеск воды. И снова все стихло.

Эта маленькая встряска так подействовала на Генриха, что его ноги отказывались повиноваться, он устоял лишь потому, что держался за седло.

Тахират повернул к нему умную и все понимающую морду, ткнулся в плечо теплыми ноздрями. И Генрих постепенно пришел в чувство. Он благодарно потрепал коня за холку и повел прочь, к запертым на ночь воротам.

Жители деревни оказались слишком беспечными, а может, понадеялись на вооруженный отряд алькаида. Так или иначе, но у ворот не оказалось стражи и Генрих беспрепятственно распахнул их. Сам не веря в такую удачу, мальчик тихо вел своего коня на поводу, уходя все дальше и дальше.

Жан-Мишель и Мбаса лежали на холодных камнях, с надеждой вслушиваясь в доносившиеся звуки. И несказанно обрадовались, когда из тьмы показался большой силуэт.

— Эй, вы тут не уснули? — послышался звонкий шепот. — Поднимайтесь, надо спешить!

Генрих помог мальчишкам взобраться в седло, вскочил сам и Тахират направился в неизвестном никому направлении, все ускоряя и ускоряя шаг. Как он различал дорогу в кромешной тьме, было неподвластно человеческому разуму, но тем не менее, конь обходил трещины, ямы и валуны, разбросанные тут и там.

— Анри, куда мы теперь? — спросил Жан-Мишель.

— Почем я знаю! На север нам нельзя, на юг — тем более, на западе идет война. Одна дорога — на восток. А на востоке — Алжир. Пустыни, пираты... А еще целые армии врагов Гроба Господня! Так что, возможно мы попадем из огня да в полымя! Но все равно я не хочу попасть домой ценой гибели сотен французов.

Жан-Мишель ничего не ответил, лишь схватился покрепче за седло.

Небо на востоке начало потихоньку сереть, потом стало розовым, затем — алым. А еще через несколько миль пути перед изумленным взором мальчишек плавно выплыл из-за горизонта громадный солнечный диск. Поднимаясь все выше, он постепенно уменьшался в размерах, превращаясь в привычный уже белый огненный клубок.

Куда же их принес черный жеребец по имени Тахират, подарок султана?..

Куда ни обернись, куда ни кинь взгляд — песок, песок, песок... Высокие барханы, волнистые дюны, чахлые кустики колючек.

И ни единой живой души, лишь высоко в небе кружит черная точка. Это гриф высматривает себе завтрак, ждет, когда путников сгубит жажда и можно будет поживиться.

Какой же это было непростительной детской глупостью — пуститься в неизвестность без запасов воды и пищи...

Король входил в эту комнату, словно узник, восходящий на эшафот.

В детской спальне царил полумрак, хотя горело множество свечей, расставленных повсюду. Высокая кровать, почти в человеческий рост, занавешена шелковым балдахином. И на ней, среди перин и подушек — слабое беззащитное тельце спящего — все еще спящего — мальчика. Бледное лицо принца Филиппа повергало его отца в бессильную ярость. Хотелось сокрушить стены, чтобы в спальню хлынули яркие лучи летнего солнца, чтобы лицо мальчика засияло красками, чтобы веки встрепенулись и он раскрыл глаза.

Но ничто не могло помочь совершиться этому чуду. В спальне толпилось много народу — сиделки, доктора, именитые профессора. Столы ломились от медицинских трактатов и энциклопедий. У мальчика почти поминутно проверяли пульс и прослушивали сердце.

Стоял приторный запах лекарств, камфары, ладана... Уже от одного этого запаха можно было уснуть вечным сном.

Навстречу Людовику от постели больного шагнул низенький человек с плешивой головой. Это был придворный лейб-медик Ги де Шольяр, ученик самого Амбруаза Паре, известного хирурга. К великому сожалению, сам мэтр Паре скончался четверть века тому назад.

Цепкие внимательные глаза доктора смотрели прямо, не бегали по сторонам. Хотя встречаться взглядом с королем решился бы далеко не всякий, особенно нынче.

— Что вы можете сказать мне утешительного? — произнес Людовик, уже предчувствуя ответ.

— Увы, ваше Величество... По прежнему, никаких результатов. Дыхание принца ровное, глубокое, хорошо наполненное. Пульс слегка учащенный, но это не сулит неприятностей.

— Что говорят наши иностранные гости? Удалось опознать состав яда?

— Очевидно, что яд растительного происхождения. Возможно, производные цикуты или беладонны. Но, опять же... подобные симптомы, никогда ранее не встречались. Летаргический сон после отравления крайне редок.

— Но вы исследовали орудие убийства? Что удалось выяснить?

Доктор склонил голову, показывая всем видом, что и здесь нечем порадовать безутешного отца.

— Ваше Величество... Мы все сошлись в едином мнении — наилучшим будет разыскать того, кто составил смертоносный рецепт.

— Я знаю этого человека. И со дня на день он будет арестован и допрошен. Я не намерен больше тянуть!..

Людовик подошел к постели сына, встал на колени. Он взял в свои ладони холодные тонкие пальцы мальчика, поднес их к губам, пытаясь согреть своим дыханием. Но Филипп ничего не чувствовал. Его мозг был поражен жгучей отравой, созданной чьим-то злобным гением...

И Людовик стремглав бросился прочь из спальни, больше похожей на склеп.

В Тронном зале Лувра ожидали аудиенции более полусотни самых знатных вельмож Франции. Герцоги, графы, бароны — от ярких одежд и обилия драгоценностей рябило в глазах. Иным даже удавалось перещеголять придворных дам по части украшений.

По залу проносилось легкое басовитое гудение, напоминавшее разбуженный улей — это обсуждались причины столь спешного собрания. Выстраивались многочисленные версии, одна нелепей другой.

Болезнь младшего сына короля и исчезновение старшего официально еще не были подтверждены, а тайны всегда порождают слухи.

Вошел Главный Церемониймейстер и произнес на весь зал хорошо поставленным голосом:

— Его Величество, король Франции Людовик Девятый!

Гул затих. Король вошел в зал, ни на кого не глядя, в мрачном и взвинченном настроении. Заняв трон, он взмахнул рукой, позволив присесть всем, кому это полагалось по статусу.